Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

это гармонически развивающаяся промышленность и сельское хозяйство, переходящее на индустриальные рельсы – Репортаж с Филиппин разоблачает сенсационные „операции голыми руками“ – Пятый век до нашей эры: древнеримские стандарты предусматривали дороги четырех категорий, от пешеходной тропы до двухполосного пути».

Адахамжон сделал несколько кликов мышкой, перелистывая страницы, и остановился. На правой полосе крупным шрифтом был напечатан заголовок: «В БУДУЩЕЕ – С ОПТИМИЗМОМ!» Ниже располагалась зернистая фотография величественного, похожего на замок здания в стиле позднего Ренессанса с двумя угловатыми массивными башнями. Дальше шел текст, а под ним на еще одной фотографии представительный высокий мужчина, немного сутулый, но широкоплечий, с породистым, волевым лицом, зачесанными назад волосами, в костюме и галстуке, говорил о чем-то группе внимательно слушающих людей. Все они казались на голову ниже него. Надпись под фото гласила:

«Об успехах в создании новых сельскохозяйственных культур рассказывает директор Экспериментального филиала НИИ Генетики СССР Леонид Иванович Зильбер».

Глава 13

Человек на портрете имел отдаленное сходство с Аристархом Леонидовичем, и несколько большее – с Машенькой. Аристократически правильные черты лица, высокий лоб и густые волосы с проседью делали его привлекательным, даже своеобразно красивым, но темные глаза под густыми, слегка нахмуренными бровями смотрели сосредоточенно, строго, без тени улыбки. Он был одет в старомодный черный пиджак, застегнутый на три пуговицы и скромно украшенный небольшой золотистой медалью на левом лацкане. Вообще, весь портрет был исполнен в очень сдержанной, аскетичной манере, в отличие от того пышного дурновкусия, с которым распорядился изобразить себя Аристарх Леонидович на картине в своем кабинете: ни парадных доспехов, ни развевающихся парусов и знамен на заднем плане – на лаконически темном фоне единственными светлыми пятнами оставались лицо и крупные руки, одна из которых, с большим перстнем с зеленым камнем на пальце, опиралась на почти невидимый стол. Наверное, именно это словно бы выступающее из мрака лицо сообщало портрету некую магнетическую силу и, повстречавшись с ним взглядом, я поймал себя на том, что на несколько секунд замер, словно бы под гипнозом, и не могу отвести глаз.

– Это мой дедушка, – с нежностью произнесла Машенька и прикоснулась к перстню, висящему под розовой блузкой на тонкой цепочке. – Тут его нарисовали как будто немножко суровым, но на самом деле он был страшно добрым. Я его очень любила.

В Картинной галерее гулкая тишина откликалась на голоса и шаги легким эхом. В сероватом холодном свете, льющемся из больших стрельчатых окон, кружилась прозрачная пыль. После бала прошло уже больше недели, и сюда с тех пор никто не заглядывал – впрочем, как и в другие залы первого этажа, кроме Обеденного, – и характерное запустение опять вернулось и тихо уселось в углу, словно невидимая смотрительница забытых музейных комнат.

Надо сказать, что я тоже не находил времени и резона спускаться сюда, и теперь осматривался с любопытством. Всего на стенах было двадцать пять больших и малых портретов, изображающих представителей рода фон Зильберов в разные исторические эпохи: судя по стилю письма, костюмам и антуражу, примерно с начала XVII века и до наших дней. Развешаны они были без всякого хронологического порядка: например, на стене между окнами располагалась огромная картина в резной золоченой раме, классическая стилистика которой явно послужила источником вдохновения для Аристарха Леонидовича: представительный серьезный мужчина в темно-красном расшитом камзоле и большом завитом парике держал в руке, украшенной уже знакомым массивным перстнем, свиток с изображением глаза Гора, вписанного в стилизованный полукруг восходящего солнца; на столе рядом лежал серп, а на заднем плане сквозь большое окно виднелись каменный сфинкс и высокий, похожий на факел, горящий маяк. Уровень исполнения позволял предположить кисти кого-то из мастеров времен Екатерины II, например, Рокотова или Боровиковского, но уже на соседней стене висел небольшой портрет обворожительной женщины с изысканно-фарфоровой кожей, каштановыми волосами и мечтательным взглядом небесно-голубых глаз: на ней было зеленое платье из тяжелой бархатной ткани, за спиной висела клетка с маленькой пучеглазой совой, а перстень лежал на столе среди разбросанных желтоватых лилий – явная работа кого-то из прерафаэлитов.

– Это Россетти? – спросил я у Машеньки.

– Может быть, – рассеянно ответила она. – С нашей семьей дружили многие художники.

Никаких табличек и подписей на рамах я не заметил, так что оставалось предполагать хронологию появления на генеалогическом древе фон Зильберов тех или иных персоналий, полагаясь на познания в живописи и интуицию. Например, рослый мужчина в кирасе, с пронзительным взглядом, устремленным куда-то вдаль, явно принадлежал к елизаветинской эпохе. В руках мужчина держал развернутое знамя с гербом: необычная двузубая серебряная корона венчала щит, который удерживали две поднявшиеся на задние лапы львицы, похожие на людей со звериными мордами; на щите была изображена женщина в белых одеждах, стоящая на зеленом поле среди карликовых деревьев; в руках она держала серп и горящий факел, а ее голову окружали три пятиконечных звезды с пятью точками; за спиной вставало багровое солнце. Необычный портрет нежнейшей темноволосой девы с маленьким красным ртом и гипнотическим взором огромных, иссине-фиолетовых глаз, сидящей у приоткрытого окна и освещенной призрачным сиянием полной луны, мог написать кто-то из символистов второй половины XIX века. Самым старым, вне всяких сомнений, был небольшой, висящий в дальнем углу потемневший портрет сурового человека с длинными вьющимися волосами, тонкими усиками и пронзительным взглядом; на нем был простой черный камзол с широким белым воротником, а на деревянном столе лежали пучки сухих трав, пожелтевшие пергаментные листы со странными символами и человеческий череп. По всей видимости, изображенный человек был медиком, а его портрет написал кто-то из школы старых голландцев никак не позднее XVII века; удивительно, но именно он более всего напоминал покойного деда Марии Аристарховны фон Зильбер, а еще в нем можно было различить зловещие черты Вольдемара. Вообще, несмотря на очевидную разницу лиц на портретах, усугубленную временем, возрастом и художественной манерой, у всех фон Зильберов несомненно виделось что-то общее, как будто меняющееся от поколения к поколению, причем наиболее отличными ото всех выглядели двое: Аристарх Леонидович, во внешности которого развитие фамильного облика словно пришло к тупику, и его дочь, в которой, напротив, оно достигло абсолютного совершенства.

Увы, но в старинных портретах Машенька разобраться не помогала: художников она не знала, в давно почивших предках смешно путалась, но зато могла рассказать о родственниках не столь дальних.

– Вот это моя прабабушка Евгения Ильинична, дедушкина мама, – она показала на исполненный в строгом стиле советского академизма портрет довольно крупной женщины с волевым лицом и упрямо сжатыми губами. Руки