Усадьба Сфинкса - Константин Александрович Образцов

– Вы долго работали с Генрихом Осиповичем?

У нее был приятный грудной голос; пронзительно голубые глаза, чуть прищурившись, внимательно смотрели сквозь дым. Алина пыталась представить, какой ее собеседница была в годы молодости, когда получила свое знаменитое прозвище. В ее внешности и сейчас тонко звучало что-то готическое: необычно бледная кожа, заостренные черты лица, черные волосы с медным отливом, частые серебристые нити в которых изысканным узором переплетались в короткой косе, – а лет сорок назад этот специфический шарм вкупе с родом деятельности наверняка производили сильное и своеобразное впечатление, примерно такое, благодаря которому Алина обратила внимание и запомнила ее на похоронах Левина, стоящей в длинном черном блестящем плаще у края могилы и роняющей в разверстую яму комочек мокрой земли.

– Почти десять лет, – ответила Алина. – Потом я уволилась из Бюро, и полтора года мы совсем не общались. К сожалению.

Адамова еще раз затянулась и стряхнула пепел в фарфоровую пепельницу в виде двустворчатой ракушки. Дым завитками собрался вокруг оранжевого пластикового абажура и медленно поплыл по кухне мимо аккуратных шкафчиков на стенах и беззвучно работающего старенького лампового телевизора на полке под потолком.

– А вот я работала с ним не так долго, как вы, зато общалась потом, можно сказать, всю жизнь. Последний раз созванивалась за день до его смерти. Мы были друзьями, именно друзьями, как бы ни хотелось некоторым увидеть в наших с ним отношениях нечто скандальное, – она поправила на груди черный халат. – Но друзьями действительно очень близкими. Кстати, отчасти благодаря ему я познакомилась с Витей, моим мужем: Генрих Осипович вовлек его тогда в одно дело… Впрочем, то история давняя и уже позабытая. В 85-м году я вышла замуж, потом довольно быстро ушла в декрет, затем еще раз, и к практической работе в экспертизе уже не вернулась, о чем очень жалею, да… Только преподавала немного, и все.

– Елена Владимировна… – начала Алина.

Та взмахнула рукой с сигаретой.

– Я умоляю вас, просто Лена! Мне, конечно, уже под семьдесят, но чувствовать себя старушенцией я отказываюсь категорически.

– Хорошо, – улыбнулась Алина. – Лена, может быть, вы припомните, не рассказывал ли Генрих Осипович о некоем Сфинксе?

– Безусловно, припомню, – серьезно кивнула Адамова. – Рассказывал. Могу поинтересоваться, в связи с чем вопрос?

Хитрить и изобретать легенды не было никакого смысла; к тому же Алина была уверена, что Леночка Смерть с ее прицельным внимательным взглядом моментально распознает любое вранье и тогда, без долгих прощаний и церемоний, просто выставит из квартиры за дверь. Она умолчала только про приключения на старой даче и дневник злосчастной Раисы Игнатьевой, ограничившись упоминанием о смерти единственной свидетельницы по делу Сфинкса. Адамова слушала с интересом, и даже рассмеялась – у нее был удивительно молодой, звонкий смех, – когда Алина рассказывала о визите в Бюро к своему бывшему шефу Эдипу. К тому времени, как она подошла к описанию трагических событий в «Приморской башне», в пепельнице был раздавлен третий окурок, а на плите пронзительно засвистел чайник. Хозяйка вооружилась пестрой прихваткой и стала разливать заварку и кипяток.

– Вам покрепче? Лично я люблю очень крепкий, черный, как нефть.

Алина заверила, что нефть для нее тоже подойдет идеально.

– Так странно, – задумчиво произнесла Леночка Смерть, – что вы сейчас пришли ко мне с этим. Хотя я столько видела в жизни, что пора бы уже перестать удивляться, особенно если это связано с Генрихом Осиповичем. Дело в том, что в нашей последней телефонной беседе он заговорил именно про дело Сфинкса. А еще упомянул вас.

Дверь в кухню вдруг отворилась. Пожилой, но подтянутый и поджарый мужчина с аккуратно постриженными пепельно-седыми волосами, стоял на пороге и внимательно смотрел на Алину. Она вспомнила, что видела его раньше держащим над своей женой большой черный зонт.

– Витя, познакомься, это Алина Назарова, – Адамова заговорила чуть отчетливее и громче, чем обычно; так иногда разговаривают со слабослышащими, иностранцами и детьми. – Она моя бывшая коллега, пришла поговорить про Генриха Осиповича.

Мужчина некоторое время постоял молча, потом развернулся, вышел и закрыл за собой дверь.

– Простите его, – попросила Леночка. – И ни в коем случае не принимайте на свой счет. Видите ли, год назад у нас погиб сын, Илья…

– Как?! – невольно вырвалось у Алины.

– Он был военным летчиком. Майор авиации, пилот штурмовика. Нам всем тогда пришлось трудно, но Витя перенес это как-то особенно тяжело: уходил один в комнату, постоянно чертыхался, а потом громко с кем-то как будто спорил на высоких тонах и кричал, что его обманули. Со мной говорить об этом и объяснять что-то он наотрез отказался. Наша младшая дочь, она психиатр, считает, что это последствия стресса. Может быть, что и так. В целом он в порядке, но иногда ведет себя странно: не так давно, например, стал постоянно твердить о какой-то тетради, которую у него якобы кто-то украл в поезде, хотя я лично вообще не припомню, чтобы он в последние несколько лет ездил куда-то один… Впрочем, как говорил один мудрый соплеменник Генриха Осиповича, и это пройдет.

Они помолчали. Алина сделала глоток чая: он был терпкий и черный, как будто смола. Леночка вытащила из пачки новую сигарету, с сомнением повертела в пальцах, но все-таки еще раз закурила.

– Генрих Осипович однажды поделился со мной идеей. Это было давно, кажется, в конце 87-го… Да, Илюше как раз исполнилось два года, и он подарил ему такого забавного надувного крокодила, очень зеленого…

Алине показалось, что голубые глаза на мгновение заблестели. Адамова моргнула несколько раз и продолжила.

– Как вы помните, следствие так и не установило, по какому принципу убийца, тот самый Сфинкс, выбирает жертв, а ведь он зачастую всерьез рисковал, только чтобы добраться до определенной девушки. Понимание принципа этого выбора могло бы очень помочь в установлении его личности, но ничего, кроме набора очевидных общих признаков, типа пола, возраста, внешности и места жительства, у сыска не было. Дельных рабочих версий так и не появилось ни у кого по сей день. Генрих Осипович был человеком, который не может… не мог спокойно пройти мимо загадочной головоломки, ему хотелось непременно ее разгадать, и, даже если формально он соглашался с какой-то официальной версией и поддерживал ее экспертным заключением, стремление к разгадке не давало ему покоя. И вот был декабрь 87-го, довольно морозный, мы гуляли в Сосновке, я катила саночки с сыном, и Генрих Осипович