Эринии и Эвмениды - Риган Хэйс

покое, лежать в луже выплеснутой из ведра помойной воды. Я долгие минуты собираюсь с силами, чтобы встать, буквально заставляю себя вспомнить, зачем я живу на этом свете, чтобы пробудить волю. Она возвращается с трудом, пробираясь сквозь ноющие от пинков ребра, сквозь стонущее израненное сердце. И я даже не рада ей. Уж лучше бы испустить дух от побоев, чтобы напоследок подпортить безупречную репутацию обидчиков. Хотя, вероятнее всего, даже тогда они найдут способ отвертеться, остаться непричастными к моей гибели. «Она ведь была такой неуклюжей, — скажут обо мне в кабинете директора. — Вы и сами знаете, какой тщедушной она была… На ней читалась печать скорой смерти».

К счастью или сожалению, смерть ко мне немилостива, и потому я с трудом встаю. Вонючая вода стекает с моей одежды, следует за мной позорным шлейфом до подсобки, где меня в прошлом году заперли в полной темноте. Но ее мрак больше не пугает — он изучен вдоль и поперек. Я нахожу швабру и принимаюсь вытирать пол, чтобы скрыть следы надругательства, пока никто не заметил. Уничтожаю улики преступления, жертвой которого стала.

И все, чтобы выжить. Выжить и однажды отплатить обидчикам той же монетой.

Сырая и всклокоченная, я спускаюсь, пошатываясь, по лестнице, так и не дойдя до своей комнаты. Дебюсси отзвучал, и если изначально руководство Уэст-Ривера надеялось, что медитативное звучание Clair de Lune выработает у учеников рефлекс и поспособствует быстрейшему отходу ко сну, то у меня теперь, вопреки задумке, с первыми нотами будут приходить кошмары, а под ребрами будет растекаться знакомая боль. Комендантша проходится по коридору, проверяя, всё ли в порядке, а я прячусь в подсобке, чтобы не попасться ей на глаза и не получить выговор.

Вернуться в комнату я попросту не нахожу сил. Уверена, Ханна лежит в обнимку с ноутбуком и очередной серией «Доктора Кто», которого пересматривает раз в четыре месяца. Предстать перед ней в таком виде я не могу. Что я ей скажу? Что она предпримет, узнав, как далеко все зашло? Мне не хочется обременять себя еще бо́льшими проблемами, и потому я стыдливо прячусь в темноте засыпающей академии.

Ноги сами несут меня к крылу, где располагается мужское общежитие. Здесь я выныриваю из окошка прямиком на крышу, чтобы миновать коменданта, и спускаюсь по пожарной лестнице ровно на один этаж. Этот ход я обнаружила, когда… в общем, пару лет назад, и активно его использовала, но и подумать не смела, что он пригодится мне еще хоть раз.

Пробираясь в восточное крыло, я мерзну, ведь голова так и не успела высохнуть, но, на счастье, окошко второго этажа до сих пор не заперто — видать, кто‑то по сей день практикует обходную дорогу к постелям своих возлюбленных и знает, что этот угол находится вне зоны вездесущего ока камеры. Тихонько опускаю ставни и чуть ли не на цыпочках прохожу вдоль ряда комнат с табличками.

Пули, Чэтэм, Филлипс… От последней по коже пробегает морозец. Я спешно прохожу мимо и наконец добираюсь до Абрамсона. Сама не понимаю, почему вдруг подумала о нем, ведь несколько часов назад я обвинила его в мерзком поступке, которого он, по всей вероятности, не совершал.

Набравшись смелости, стучу в дверь. Я помню, что Рори живет один: его сосед съехал еще до летних каникул, перевелся в какую‑то французскую школу.

Рори распахивает дверь, и я готовлюсь к тому, что он ее тут же без разговоров закроет, на что, к слову, имеет полное право. Я вела себя как стерва, а теперь заявилась к нему, мокрая, растрепанная и замерзшая, с потеками от слез и туши, чтобы каяться и просить защиты. Жалкое зрелище.

Вопреки моим умозаключениям, Абрамсон не захлопывает дверь, не гонит меня прочь. Он с ужасом смотрит на то, что со мною сделалось, и только беззвучно хватает ртом воздух, как рыба.

— Можно войти?

Рори воровато озирается, удостоверяясь, что никто нас не видит, и только тогда запускает меня в комнату. На самом деле я невольно могу его подставить: мальчикам воспрещается водить девочек в свое общежитие, равно как и наоборот. Если нас застукают, то простым выговором Рори уже не отделается, — за такой проступок вполне могут и отчислить. Уэст-Ривер — академия крайне консервативная и гордится сводом своих драконовских правил, среди которых значится, судя по всему, и воздержание. Однако студенты не евнухи, да и пубертат к подросткам крайне безжалостен, потому учащиеся то и дело прошмыгивают в чужие комнаты в поисках удовольствий или запрещенных веществ.

И все же Рори Абрамсон впустил меня, что немало говорит о его смелости. В комнате он и правда один и, разумеется, вовсю наслаждается уединением: почти каждый сантиметр общажных побеленных стен увешан его рисунками, и часть из них — мои портреты. Застигнутый врасплох, Рори спешно срывает рисунки с моей физиономией и прячет их в стол, чтобы не казаться маньяком. Но сейчас мне так паршиво, что даже общество повернутого художника кажется куда приятнее и надежнее, чем мир, оставленный снаружи.

Я присаживаюсь на кровать отбывшего соседа и шмыгаю носом. Рори подвигает стул и садится напротив меня.

— Что случилось, Би? Ты вся мокрая…

— Даньел случилась, — только и говорю я, не в силах пояснить, что именно произошло, хотя мой видок куда красноречивее любой истории.

— Думаю, тебе все же стоит обратиться к Хайтауэру.

Тут я вскипаю. Внутри меня словно задевают натянутую струну, и та с треском лопается.

— Думаешь, я не пыталась? Никто не услышит меня. Не пожелает слышать, чтобы не создавать проблем. Даже моя тетка. Даже если я обо всем доложу директору Хайтауэру, это ничего не изменит, как ты не понимаешь? Уэст-Ривер ни за что не допустит репутационного скандала, а значит, постарается замять очередной инцидент, чтобы честь школы не поносили охочие до подобных историй газеты…

Думаю, Рори сразу понимает, что я имею в виду печально известный инцидент тридцатилетней давности, когда академии грозило закрытие из-за убийства, прогремевшего в ее почтенных стенах. Легенды о том происшествии ходят среди учеников до сих пор, правда в искаженном варианте, а настоящих обстоятельств теперь не дознаться. Дело тогда замяли стараниями толкового спин-доктора [10] — он утряс разразившийся скандал, который вполне мог похоронить репутацию Уэст-Ривера, всегда прежде державшего марку уважаемого в Соединенном Королевстве заведения.

— Да и не нужно ничего делать, — добавляю сдавленно. — Я заслужила это.

— Никто не заслуживает такого обращения, Беатрис.

— Я, я заслуживаю! — говорю и бью себя в грудь, сдерживая стоящие