Эринии и Эвмениды - Риган Хэйс

Рори встает, находит полотенце. Он садится ближе, вытирает им мое заплаканное лицо, затем сушит словно обгрызенные зверем волосы. Осторожно потрогав их неровные кончики, он спрашивает:

— И что будешь с этим делать?

Молча встаю и, немного прихрамывая, начинаю рыскать по его комнате в поисках ножниц. Когда нахожу их, протягиваю Рори и безапелляционно заявляю:

— Постриги меня.

— Что?! Но я не умею…

— А я тем более. Черт возьми, Рори, не будь слюнтяем! Давай же, просто подровняй их, ты же художник. Твоя рука всяко верней, чем моя, я вся дрожу…

Абрамсон стягивает со своей постели одеяло и накрывает мои плечи. Затем ставит меня напротив круглого зеркала у двери и принимается за дело. Сначала нерешительно, а затем все смелее он состригает неровные пряди, и они падают на пол одна за другой. Я с безразличием смотрю на свое отражение, доверившись его шустро снующим вокруг головы рукам. Когда Рори заканчивает, на меня из зеркала смотрит совсем другой человек: чуть асимметричное удлиненное каре делает меня старше и как будто опаснее. Новая Би выглядит живой и не такой беззащитной, как раньше. И мне это нравится.

— Ну вот, надеюсь, ты не захочешь убить меня, как тех парикмахеров, которые обычно отрезают больше, чем им показываешь.

— Спасибо, Рори. Так намного лучше. Давно надо было отрезать их к хренам собачьим.

Я ловлю взгляд Абрамсона в отражении. На меня впервые за долгое время смотрит человек, а не хищник. Как жаль, что Рори не знает, какая я на самом деле… Если бы он только знал чуть больше, то ни за что не пустил бы на порог своей комнаты, не смотрел с немым обожанием и не спасал от Филлипса в Аттическом коридоре. Он дал бы мне утонуть в пороках, а портреты разорвал на мелкие кусочки.

Но я не скажу ему, нет, чтобы эти благородство и теплота не погасли в его глазах. Чтобы хоть у кого‑то здесь не зияла черная дыра внутри и не засасывала остальных.

Вместо этого я говорю ему «прости» и выхожу тем же путем, каким пришла.

III. Погружение во тьму

Придя среди ночи, я едва успеваю закрыть глаза, как уже звенит будильник и разлучает меня со сном. Стиснув зубы, я насилу поднимаю себя с постели и принимаюсь за сборы. Еще один день в логове дракона, где я должна держаться достойно.

Ханна Дебики, проснувшаяся еще до будильника, носится по комнате как заведенная и не в пример мне бодра и весела. Выходя из умывальной комнаты с зубной щеткой во рту, она всматривается в меня и округляет глаза.

— Погоди, ты что‑то сделала с волосами?

— Решила обновить стрижку, — бросаю я небрежно, укладывая учебники в наплечную сумку.

— Зачем, Би? — жалостливо тянет она, коверкая слова из-за пенящейся зубной пасты, брови ее взлетают на аккуратный лобик. — У тебя были такие роскошные локоны! И как ты…

— Кончики секлись, — бурчу я кратко и выхожу из комнаты. Еще не хватало на пару с Ханной скорбеть об отрезанных волосах и делиться контактами нового стилиста.

Романская галерея почти пуста в это время. В лекционной классической литературы я ожидаю быть первой, но, к своему разочарованию, вижу Даньел.

Зато Дэнни не сразу видит меня. Погрузившись в книгу, она словно отключилась от мира — только пальчик водит по строчкам, а губы чуть заметно подрагивают, шепотом ведя диалог с автором. Я прокашливаюсь, и читательское опьянение сходит с Дэнни мигом. Она резко задирает голову; кудрявый локон у лица подпрыгивает, точно пружинка. В темных глазах разливается любопытство.

— Тебе идет каре, — едко замечает она, прекрасно зная, что новая стрижка была вынужденным решением, а не моим выбором. — Сама постаралась или кто помог?

Вопрос явно риторический. Я демонстративно игнорирую ее ядовитые выпады, сажусь за свою парту и отправляюсь в приключение по страницам романа Джордж Элиот, готовясь к дотошным расспросам мистера Фишберна. Класс вскоре наполняется учениками, наводняется смесью приторных духов и пота, бьющей в ноздри и бодрящей не хуже крепкого кофе. Звонок — и все затихают на местах. Даже Дэнни отводит хитрый взгляд: меня более не существует, пока мистер Фишберн занимает ее пытливый ум.

Поговаривают, что Дэнни пару классов назад была влюблена в Терри Фишберна. В такое легко поверить: учитель литературы еще достаточно молод, а голос его способен очаровать самого невосприимчивого слушателя. И только я знаю правду: сердце Дэнни до сих пор отдано Гаспару Молине. Ни мистер Фишберн, ни Честер Филлипс не могут затмить Гаспара, которого я у нее украла. По крайней мере, так считает сама Даньел. Мне даже жаль, что на деле все не так просто.

Многим ученикам наверняка непонятно: что Беатрис Беккер забыла на одном курсе с Дэнни Лэнфорд, которая ее ненавидит? И правда, курс литературы не был для меня обязательным, его я выбрала как факультативный еще задолго до размолвки с Дэнни. Но после ссоры отказываться от него равносильно поднятию белого флага, а я не хотела представать в роли поверженного врага, вот уж дудки. Да и на что мне заменить лекции Терренса Фишберна — на театральное мастерство? Я ходила в драмкружок с восьмого класса, но уже год как бросила. Несмотря на сценические успехи, я поняла, что терпеть не могу актерское искусство, — в жизни и без того много притворства. К тому же вот так наблюдать за хищником, находясь в полуметре от него, по-своему притягательно.

Смотрю на Дэнни искоса — она ведет себя невозмутимо, как будто не она вчера истязала ученицу Уэст-Ривера. Такая примерная, такая способная… И такая жестокая. Жаль, мало кто может заглянуть к ней под маску. Никто, кроме меня, не увидит ее настоящую.

Звонок обрывает лекцию мистера Фишберна, забывшего о времени. Он даже в смятении сверяется с наручными часами, после чего пожимает плечами и отпускает нас, не дав домашнего задания. Когда собираю вещи, холеная ручка опускается на мою парту и оставляет на ней сложенный вдвое лист, после чего вспархивает и исчезает из поля зрения.

Мне снова выставили шах.

Нетерпеливо раскрываю лист и читаю, что же припасла для меня Дэнни на сей раз. Она, конечно, осталась верна своей любви к Эмили Дикинсон:

Когда внезапно пред тобой

Я появлюсь — блистая

Орлом — на Пряжке золотой —

И Мехом Горностая —

Скажи —