Да родится искра - narsyy

появилось еще двое всадников на серых, неприметных на фоне снега лошадях. Откуда взялись они? Должно быть, успели проскочить в другом месте одновременно с Тармом, а белесая мгла скрыла их от глаз.

Ближний черногородец уже наводил легкий арбалет.

У Старкальда перехватило дыхание. Ближе всех к ним держались Евор и Тарм, но глядели они на барахтающихся в реке и совсем не ожидали атаки. Скорее чем пронеслась мысль, что на его глазах вот-вот погибнут еще двое безвинных, Старкальд, точно коршун, бросился навстречу и крикнул:

– Сзади! Сзади!

Поздно! Раздался резкий щелчок, и Евора откинуло в сугроб. Второй всадник уже свешивался набок из седла, готовясь нанести смертельный удар Тарму.

Громко лязгнуло. Страшный удар, что непременно снес бы дружиннику голову, пришелся на самое острие старкальдова клинка и выбил его. Тарм чуть присел от неожиданности, но быстро спохватился и метнул свой топорик в проносящегося мимо верхового. Сталь впилась в спину черногородца, и тот свалился с коня замертво.

Старкальд нашарил в снегу меч, вскочил и огляделся. Оставшийся всадник уже развернул жеребца и стремительно надвигался, норовя, если не разрубить его пополам, так по крайней мере затоптать. Перед ним вырос Рчар, чья несмываемая улыбка теперь больше походила на волчий оскал, но колдовство он на этот раз сотворить не успел. Конь сшиб его, будто соломенное чучело.

Искаженное злобой лицо летевшего на них сварта показалось Старкальду странно знакомым. Сивые волосы, пробивающиеся из-под железной каски, нос с горбинкой. То был Кирлан!

Охваченные слепой яростью, с двух сторон кинулись на него искровцы. Тарм без труда отвел вверх рубящий удар, а Старкальд полоснул по бедру и случайно задел конский круп. Животное истошно заржало и взвилось на дыбы, скинув всадника, а потом, не удержавшись, рухнуло прямо на хозяина и придавило его собственной тушей. Глаза Кирлана выпучились, изо рта вырывались кровавые сгустки.

Сообразив, что с ним кончено, Старкальд побежал к своим. Рчар и Евор валялись в глубоком снегу и не вставали.

Глава 19 - Дыхание скверны

Непросто описать тот ужас, что овладел Феором, когда посреди ночи по скованной изморозью земле вдруг покатилось эхо раскатистого грома, и вся его бревенчатая клеть задрожала и заскрипела. Казалось, будто сам тысячелетний великан Хавьон явился из древнего сказания и принялся реветь и завывать на все лады, выплескивая вековую свою ярость.

С потолка из щелей меж толстенными досками посыпались ошметки земли, пламя масляной лампы дрогнуло и погасло. Феор зажал руками уши, но это не помогло. Звук проникал в самые кости, по голове будто застучали тяжелым кузнечным молотом. Он потерял сознание, а очнулся, только когда за ним явился мальчишка-посыльный, перепуганный так, словно увидел самого Ману. Он-то и вывел из поруба еще шатающегося первого советника.

Феор не узнал звеневший от шума и разноголосицы город. Стражи отчего-то рядом не оказалось. На улочках царил раздрай: всюду летела крепкая брань, неистово лаяли собаки, тут и там низовцы спешно запрягали сани или седлали лошадей, женщины носились с громким плачем и причитаниями. Хлопали калитки, гремели ставни, какой-то темный люд целой гурьбой, с оружием в руках, валил в сторону княжьего двора. Всадник в дружинном плаще стегал кого-то хлыстом и кричал «Куда?!». На снегу перед собой Феор различил брызги крови.

Посреди этой неразберихи стояла в стороне от дороги, в сугробе до самых колен, всеми забытая девочка лет десяти, укутанная в старое овчинное одеяло. Она не плакала и не звала мать, а только обводила творящийся вокруг хаос тем же непонимающим, полным затаенного ужаса взглядом, что и Феор. Нечто страшное пришло в город, пока он просиживал штаны в затхлом своем узилище.

Мальчишка окликнул его и припустил к пригорку, где располагался двор Кайни.

— Что случилось?! Что?! Говори же! — кричал ему вслед Феор, безуспешно пытающийся догнать его на больных, негнущихся ногах.

Тот качал головой и отмахивался, повторяя раз за разом:

— Беда! Беда!

Больше от него нельзя было ничего добиться.

Мальчишка передал его облаченным в кольчуги стражникам. Раздувая ноздри, они крепко сжимали длинные копья и внимательно следили, чтобы какой лихой человек не задумал подойти близко к хозяйскому двору. Разговаривать сварты тоже не желали.

— Нам наплели всякого, мы и не знаем, где правда, — пробормотал один из них. — Скоро хозяин придет. Он все скажет.

Феора завели в просторную общую залу и усадили поближе к потрескивающей поленьями печи. Тепло стало медленно расходиться по телу, выгоняя острые льдинки поселившегося там мороза. В громадных хоромах этих еще сохранялась частичка покоя, хотя челядинцы бегали зашуганные, а у кухарки явственно дрожали руки, когда она несла ему чашку с горячим питьем, от которого поднимался ароматный пар. У нее Феор и выпытал первые слухи о том, какая напасть обрушилась на город.

— Погибель пришла. Скиталец опять своих вызвырней стал кликать. Люд весь на Лысом холме собрался и пел славу Шульду вместе с монахами, и тут она нагрянула. Все полегли, как колосья на ветру. Многие после того и не встали больше. Другие встали, да человека в них признать нельзя теперь.

Девушка говорила тихо, маленькие синие глазки ее смотрели в одну точку, а руки теребили полы утепленного серка.

— Давно это было?

— Прошлым утром.

— Где же Кайни?

— Ушел еще затемно.

Она будто только вспомнила о грозном хозяине и поспешила упорхнуть в свою гремящую и пышущую паром обитель, оставив Феора одного. Пришлось ждать.

Гостевые комнаты Кайни отличались роскошным убранством. Толстяк наказывал слугам окуривать дом заморскими благовониями, и даже пахло здесь не копотью и овцами, а миррой, ладаном и шалфеем, будто в покоях великого теимского визиря.

Дубовая дверь с резными узорами, свечи в причудливых медных подсвечниках, шелковистые ковры, привезенные из южных пределов, настоящее ячеистое стекло в рамах — то была лишь малая толика его торжествующего богатства. Величественная, будто царский трон, печь была сплошь покрыта пестрыми рельефными изразцами. Полки ломились от дорогих ваз, алебастровых кувшинов с рисунками, серебряных украшений. Целый шкаф был полностью уставлен книгами в кожаном переплете. Стен едва хватало, чтобы вместить гобелены и писаные маслом картины на холсте. Такого искусства на севере не знали.

По центру продолговатого стола из мореной сосны на белоснежной скатерти величаво воздымался пузатый бочонок с медом, а серебряная посуда буквально слепила, да и есть с нее было как-то неловко.

Феор за свою жизнь насмотрелся на сияющее великолепие королевского двора и безмерное щегольство ховеншорских вельмож, но здесь, на севере,