Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

— А будешь ли ты, Джон Ди, став властителем новых провинций и оставаясь верным нашим подданным, всегда и везде помнить о благоденствии и счастии моей особы?

Я бросился на колени и, призывая в свидетели Бога, поклялся, что все мои помыслы и дела устремлены к единственной цели — упрочению власти и могущества моей государыни в обеих Индиях Западного полушария.

И тут в ее глазах промелькнуло некое странное выражение. Твердой рукой она заставила меня подняться и ответила с расстановкой:

— Достаточно, Джон Ди. Я вижу, ты полон решимости отдать жизнь, служа… Великой Британии, и готов завоевать для моей короны новые земли. Королевство благодарит тебя за сие намерение.

Холодный тон, непостижимый скрытый смысл слов, — вот чем завершилась та аудиенция…

И той же ночью лорд-канцлер Уолсингэм, завистник, пустая голова, сумев повлиять на умонастроение королевы, добился того, что план мой был положен в долгий ящик; оказывается, нужна более тщательная проверка, а когда до нее дело дойдет — бог весть…

Еще два дня минуло, и королева отбыла в Лондон, со мной даже не простившись.

Я был раздавлен. Слова бессильны описать отчаяние моего сердца.

И тогда-то ночью явился мне Бартлет. Покатываясь от хохота, он осыпал меня наглыми насмешками:

— Хо-хо, любезный брат Ди! Выходит, ты вел-то себя не лучше неотесанного стража, охраняющего ключи государства. Разметал грубыми ручищами сладостные мечты своей возлюбленной невесты, не на шутку раздразнив ревность ее величества, эдак ведь девок за косы дергают! Чему ж теперь удивляешься? Кошку погладь против шерсти, она когтями-то и цапнет.

Услышав таковую речь, я будто прозрел и тотчас понял, что творилось в душе Елизаветы, теперь я читал в ней, как в открытой книге, и знал, что не потерпит королева, ежели я с жаром и страстью вздумал бы отдаться хоть какой склонности, кроме любви к ее особе. Вне себя от страха и горького раскаяния, я вскочил (ибо лежал уже в постели) и бросился умолять Бартлета во имя нашей дружбы, если она хоть немного ему дорога, дать мне совет, как быть и на что решиться, чтобы вернуть благорасположение жестоко оскорбленной госпожи. Бартлет многое поведал мне той ночью, открыв чудесные тайны, и надоумил вглядеться в черные грани волшебного угля, который подарил мне перед своим уходом в потусторонний мир; в магическом кристалле предстало со всей неопровержимостью, что противники мои — королева Елизавета и лорд-канцлер Уолсингэм. Сей последний — враг мне, ибо надеется стать фаворитом Елизаветы, сама же она — по причине жестоко уязвленной гордости отвергнутой женщины. Бешенство накатило на меня, ярость и жажда отомстить наконец за все нанесенные мне раны, за все лживые посулы… окончательно потеряв голову, я всецело доверился советам Бартлета, а тот наставил, как завладеть и волей, и естеством Елизаветы-женщины.

И вот той же ночью я приготовился со всей сжигавшей меня кипучей страстью воздать Елизавете, расквитаться с нею, следуя советам и наущениям призрака, Бартлета Грина.

Не смею описать здесь все обряды, исполненные мной ради того, чтобы возыметь всю полноту власти над душою и телом Елизаветы. Бартлет поддерживал во мне силы, а меня от ужаса бросало то в жар, то в холод, сознание заволакивал густой туман, сердце, казалось, вот-вот остановится, и я едва не падал без чувств. Скажу лишь одно: существуют чудовища, облик коих столь страшен, что при виде их кровь стынет в жилах; однако поймет ли кто другую мысль: стократ ужаснее их незримая близость! Она не только терзает запредельным страхом, но и мучит тебя сознанием собственной беззащитной слепоты.

Наконец я успешно сотворил последние заклятия… происходило это не дома, а под открытым небом, я был наг и страдал от ночного холода, совершая необходимые действия при свете убывающей луны. Но вот я поднял магический кристалл к струящемуся лунному сиянию и на протяжении времени, за какое можно трижды прочесть „Отче наш…“, вглядывался в блестящие черные грани, со всем доступным мне усердием сосредоточив свою волю и душевные силы. И тогда Бартлет исчез, а явилась королева Елизавета, легкой упругой поступью она удивительно быстро шла ко мне по садовой лужайке, глаза ее были закрыты. Я тотчас разглядел, что состояние, в коем она пребывала, не было ни бодрствованием, ни обычным сном. Более всего фигура эта походила на призрак. Никогда не забыть мне бури, разразившейся в тот миг в моей груди. Я не слышал стука сердца — неистовый бессловесный вопль рвался из самой глубины моего естества, и ему как бы из дальней дали, но вместе с тем во мне самом отозвалось эхо невнятной и жуткой разноголосицы, повергшей меня в такой ужас, что волосы зашевелились на голове. Но, исполняя заранее данное повеление Бартлета, я собрался с духом и, взяв Елизавету за руку, повел в опочивальню. Рука поначалу была холодной, однако постепенно согрелась, как и все тело Елизаветы под моими ласками, словно вспыхнувший от моего жара летучий огонь охватил ее кровь. Нежностью я наконец выманил благосклонную улыбку, сменившую холод и неприступность, я увидел в том знак молчаливого согласия и свидетельство истинной страсти ее души. Посему я не стал медлить и, сгорая от любовного вожделения, с ликующим торжеством заключил ее в объятия, коим отдал все силы моей души.

Так я силой взял ту, что была мне назначена судьбой…»

Дальше в записках Джона Ди шли страницы, испещренные диковинными знаками, расположенными без всякого порядка; было бы совершенно невозможно воспроизвести все эти странные, разбросанные по листкам рисунки и символы, какие-то вычисления, наверное каббалистические[116] — я разглядел не только цифры, но и буквы. Однако я не сказал бы, что передо мной зашифрованный текст, в значках и символах отсутствовала система, но в то же время они не походили на совершенно лишенные смысла росчерки, вроде пробы пера, и едва ли Джон Ди в этой тетради просто нарисовал что-то рассеянно или в задумчивости. По-моему, эти знаки, оставшиеся для меня тайной за семью печатями, как-то связаны с магическими ритуалами, которые мой предок совершил, чтобы завладеть Елизаветой. Чем-то страшным дышат эти листки, словно источая коварный неуловимый яд, и я уже отравлен, уже не могу смотреть на загадочные символы и знаки. Явственно чувствую: на этих страницах затаилось безумие, иссохшее, древнее, как мертвая пыльца растений, сплющенных в папке гербария, оно проснулось, оно