Ведун - Александр Владимирович Мазин

Навия еще крепче прижалась, присосалась губами к губам, но оторвалась почти сразу, явно нехотя.

— Старый козел! — проворчала. И тут же ласково добавила: — Не забывай меня, Бурый, слышь, не забывай!

— Не забуду! — пообещал он, не лукавя.

Когда ступил на залитый весенним солнцем двор, Дедко был уже за воротами. Черепа на кольях понуро глядели в стороны.

Пока шел через просторный двор, услыхал позади топоток. Повернулся — и обомлел. Тяжким скоком летел на него ведьмин мишка. Отрок перепугаться толком не успел, как вскипело внутри властное, толкнуло вперед. А мишка встал на задние лапы, передними над головой затряс. Кобели с боков подскочили, залаяли. Тут до Бурого дошло: провожают его.

— Сядь! — махнул он мишке.

И зверь, рыкнув, упал на четыре лапы, пихнулся огромной башкой. Бурый запустил пальцы в жесткий клочковатый мех. Один из кобелей тут же взгромоздил лапы на медвежью холку, лизнул Бурого в лицо.

— Брысь, шелудивые! — гаркнул из-за ворот Дедко. — Сколь мне ждать, малый?

Звери отпрянули, а Бурый, махнув на прощанье дивному дому, потрусил за ведуном, туда, где пел встревоженный весной лес.

Когда Бурый оглянулся, не было уже ничего: ни ограды с черепами, ни ворот, ни дома за ними.

Но он знал: захочет — дорога откроется. А он захочет. Судьба у него — по Кромке ходить. И за Кромку.

Глава 11

Глава одиннадцатая

— Зима люба, да, зато летом мне вольнее, — Дедко уселся на пень и принялся собирать веничек. Раньше Мальца припряг бы, но теперь Мальца нет. Есть Бурый. И теперь жить им бок-о-бок следует сторожко. Бурый ныне — как подросший кобель, у которого сила наружу просится, тянет спробовать вожака на клык.

Умом Бурый понимает: дурное это. И опасное. Прибьет его Дедко, коли пожелает: хлопнет в ладоши — и дух из Бурого долой. Но — тянет.

Дедкой Бурый старого только в мыслях зовет. Вслух — нельзя. Вслух — как все величает. Ведун. Или по промыслу: Волчий Пастырь. Бурому таким не быть. Он — иной. Дедко зверью господин, а Бурый зверью — страх.

И не только зверью.

— Почему летом вольнее? — спросил Бурый. — Тепло потому что?

Если ты ведун, страхов смердьих, зимних: голода, стужи, набега — у тебя нет. Но тепло, оно всякому телу приятно.

— А то мы с тобой зимой шибко мерзнем, — Дедко захихикал.

Верно сказал. Мерзнуть Бурый еще Мальцом перестал. Как отдал палец, так и перестал. Холод чувствовал, но не как врага. В метель, в самую стужу, бывало, трудновато приходилось, но даже без огня они с Дедкой в лесу добре ночевали. В снегу. Это птичка мелкая на лютом морозе окоченеть может, а зверь — никогда. Если сытый.

— Тогда почему вольнее?

— Она летом дальше, — пояснил Дедко.

— Госпожа? — уточнил Бурый.

— Она. Госпожа моя Морена. И твоя тож. Но немного. На мизинчик! — Дедко захихикал. — Потому и не чуешь.

Когда Бурый стал Бурым и они с Дедкой от Мертвого Дома шли в свою избушку, Дедко Бурому растолковал, что с тем стало.

А стало так, что победил он навью, кромешницу, служку Моренову. И победить ее мог только тот, в ком особая сила жила. Волохова. Потому и нарекла его навья Бурым, одним из Волоховых имен. И мишку этим именем кличут, потому что сила у него такая ж. Не ярая, как у тура или зубра. Хотя тур с зубром тоже его, Волоховы. Все, что от земли — его. Звери, скот, змеи, даже лягухи. И Бурый. А дар кромешный Волоху не нужен.

— Люди говорят: Волох и есть Кромка, — сказал Дедко. И все, что до нее, и что за ней. Потому клятва Волоху что в мире, что в Нави одинаково крепкая.

— Люди говорят… — Бурый уловил подвох. — А ты?

— А я попусту не болтаю, — уклонился от ответа Дедко.

Он так частенько делал, когда говорить не хотел. Бурый привык.

Но разговор этот случился позже, а тогда, после навьи, Бурый другое спросил:

— А ты, значит, не победил навью, когда силу принимал?

Дедко хмыкнул, похлопал Бурого по плечу:

— А я юнаком в Мертвый Дом не ходил. Я тебя привел, где твоей силе открыться, а мой Дедко — где моей. И так скажу: повезло тебе. И со мной, и с силой.

На том разговор тогда и закончился. Дальше — по крупицам вызнавал. Скупился на правду Дедко. А почему — не говорил.

Следующий раз разговор о навьях зашел, когда вода сошла и луга цветами осыпало. Дедко сам его завел. И не дома, а там, на живом лугу.

— Пора тебе, парень, навий народ узнать, — сказал Дедко, когда они, разувшись, вышли босиком на просторный пойменный луг и прилегли на мягкую травку.

Бурый удивился. Думал: навьи ж нелюди, в ночи им должно играть, а тут полдень. Подумал и сразу о том сказал. Мол, где кромешники, там холод и тьма, а не тепло и солнце.

Дедко не поленился, привстал и перетянул Бурого палкой поперек спины.

— Знаешь — молчи, — проворчал он. — Не знаешь — тем паче.

— Так я ж с тобой, не с людом, — пробормотал Бурый, почесав ушибленную спину.

— Запомни, бестолочь: нелюди и кромешники — то разное. Леший, вон, нелюдь. И мелочь всякая вроде домовушек, что в людских домах обитает, тоже нелюдь. Они в мире родились и миром живут. А что дух человечий им лаком, то кому он не лаком? Богам что ли? — Дедко хмыкнул. — Столько веков силой людской кормятся, что уже и от людей не отличить.

— А почему тогда — навьи, если в мире живут? — спросил Бурый.

— А почему вои княжьи княжьими зовутся?

— Так князь их окормляет!

— Ага. Что дружина у смердов, своих иль чужих, изымет, тем и кормится. Но князю непременно отделит. Потому что — княжья. Вот и навьи так: от людей кормятся и Нави навью часть непременно отделят.

— Нави? Самой Нави? Как это?

— Ну не то, чтобы самой… Тем богам, кто над ними заместо князя.

— А боги им что? Защиту?

— А то князь дружинников защищает, скажешь тоже.

— А разве нет? — удивился Бурый.

— Нет.