Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

Вспоминая его совет, я долго размышлял и, кажется, понемногу начинаю догадываться о том, каково глубинное содержание ритуала ваджроли. Но как осуществить это действо на практике, не упустив сокровенный смысл? Я стараюсь найти путь, напряженно размышляю, но мысль то и дело возвращается к словам Липотина о том, что невозможно вырваться из тенет пола…

Буду вести записи день за днем, рассказывая обо всем, что со мной приключится. Даты ставить незачем. Какой смысл в обозначениях дней, если ты мертвец? Какое мне дело до соглашения, к которому пришли люди, там, за стенами моего дома, когда придумали календарь? Я сам себе кажусь привидением, которое бродит в моем темном пустом доме…

Что-то ждет впереди… Скорей бы узнать, но такая страшная слабость одолела… Может быть, она предвещает появление княжны?

_____

Сегодня ночью мое сознание впервые было вполне ясным.

Итак… Нет, не случайно вчера навалилась невыразимо глубокая усталость! Однако, несмотря на вялость духа, я мало-помалу пришел к неколебимо твердому решению: атаковать первым! Исподволь овладевавшую мной сонную одурь, убийцу всех «покорных власти сна», я одолею: на всякий яд найдется противоядие, пусть же сегодня им будет княжна Асия. И я стал призывать не мою Джейн, а княжну.

Но вопреки ожиданиям она не явилась. Не повиновалась. Осталась в моем сознании за опущенным занавесом, скрывающим сцену.

Я отчетливо почувствовал, как она настороженно прислушивается, затаившись по ту сторону занавеса…

Ну что ж, это неплохо. Да нет, просто великолепно! Когда ждешь нападения врага — собираешься с силами, сосредоточиваешься; с каждым ударом сердца во мне все больше возрастала ненависть, лютая ненависть, что придает небывалую зоркость «глазам дракона»… Так мне казалось!

Но я получил страшный урок в эти ночные часы, и хорошо, что судьба преподала его вовремя: несоразмерная ненависть, большая, чем заслуживает ее предмет, исчезает!

Только ненавистью я одолел сонливость. И только ненависть, которая все усиливалась, подстегивала меня, поддерживая бодрое состояние, подобно тому как двойная доза яда может пробудить небывалые силы в ослабевшем теле. Но настал момент, когда уже ничем я не мог заставить себя еще удвоить свою ненависть… и вдруг ненависть исчезла, ускользнув, словно сухой песок между пальцами. Мой бодрствовавший ум все больше и больше затягивало туманом, напряжение воли ослабло, сменилось рассеянностью, и наконец мной овладела невыразимая вялость духа, подруга безразличной снисходительности, рабской покорности и холодного разврата.

Была ли со мной княжна? Глазам она не предстала…

В последний час перед рассветом я, почти обезумев, метался из комнаты в комнату. Я уже не полагался на чудодейственные приемы и секреты, позволяющие совладать с чувствами. Измученный, в отчаянии, задыхаясь от страха, я доверялся лишь своему инстинктивному порыву — двигаться, двигаться, одолеть демона сна, который вот-вот прижмет к моему лицу маску, пропитанную маковым настоем, продержаться до восхода солнца, не позволить сонной одури взять верх! В сильнейшем волнении, не давая себе передышки, я ходил из угла в угол, думая только об одном: плоть не совладает с духом.

Лишь такими неимоверными усилиями я, безоружный, не угодил в ловушки, расставленные моей страшной противницей.

Когда на окнах проступили желтые пятна зари, судорожное напряжение спало, я провалился в сон и проснулся уже за полдень, на своей оттоманке, чувствуя разбитость во всем теле и глубокую подавленность, ибо я понял, что переоценил силу своего духа… Безоглядное сопротивление может привести к поражению и гибели, — такой я получил урок.

На его усвоение у тебя три дня, — явилось вдруг совершенно необоснованное, но отчетливое предчувствие.

Начав практику тантры, нужно довести дело до конца, напутствовал Липотин…

Липотин! Вот кто не идет у меня из головы, вот чьи замыслы я часами пытаюсь разгадать. С какой стати он, никогда не бывший моим другом, усердно давал мне советы и заботливо наставлял в ритуалах тантры???

Когда же я написал эти слова, поставив в конце три вопросительных знака? Время не находит пристанища в моих стенах. Те, кто видит ход солнца над землей, сказали бы: три дня, четыре дня назад. А может быть, с тех пор прошло три или четыре года…

Но для меня время утратило смысл, нет более смысла и писать о чем-то. Довольно того, что доверил я этим страницам: минувшее запечатлено и приведено к цели — вечно пребывающему в настоящем Бафомету. Ныне, с предельной ясностью сознавая близость конца, расскажу лишь о последних моих заблуждениях и последних событиях моей земной жизни.

Минуло три дня после исполненного горечи пробуждения, настал вечер; я «был готов» к новым испытаниям.

И считал ведь, что нашел остроумнейшее решение — не дожидаться прихода княжны, облачившись в доспехи ненависти, готовые вспыхнуть от малейшей искры. Самонадеянный гордец, я полагался на свою волю, закаленную йогой ваджроли, надеялся, что меня спасет обретенное за истекшее время, за «три дня», понимание — вот что мнилось мне! — сокровенного смысла таинственной практики. Конечно, я не постиг его до конца и, в сущности, представлял себе довольно неясно, но мне казалось, что инстинкт и чутье вывели меня на правильный путь. Прежде всего я старался думать о княжне Асии в полном душевном спокойствии, даже благожелательно. И не призывал ее к ответу сурово, как раньше, а предлагал честно помериться силой.

Она не появлялась!

Я настороженно прислушивался, пытался, как в ту ночь, почувствовать присутствие соблазнительницы, словно укрывшейся от моего разума и чувства за опущенным занавесом. Но ее нигде не было. Все три мира покоились, мягко объятые тишиной.

Я не дал воли нетерпению — оно, как я вскоре почувствовал, в любой миг может переродиться в ненависть, а мне ли тягаться с княжной, в совершенстве владеющей этим страшным оружием.

Ничего не произошло. И все же я знал: ночью предстоит решительная схватка!

После полуночи, во втором часу, мне начали являться удивительные образы и мысли, душа уподобилась чистому, светлому зеркалу, и я, все более проникаясь участием и жалостью, увидел проплывающие в прозрачной глубине картины будущего княжны и саму ее, обреченную, жалкую, совсем не похожую на знакомую мне веселую, гостеприимную хозяйку, которая так любила отпускать шутки или безобидные колкости; избалованное дитя из знатного дома не в одночасье стало противоречивой, загадочной женщиной — чего только она не натерпелась во время бегства из России, из клешней большевистской чека, а каково было привыкать к жизни на чужбине, в изгнании, без родины. Не ей одной выпала столь тяжелая доля, спору нет, но слишком резким