Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

А что же Липотин? Тоже мертв? Ах, да о чем я? Живой, мертвый — разницы нет.

Но ко мне Липотин, ни живой, ни мертвый, не приходил, в этом я, пожалуй, уверен. В ином случае его образ, который я запомнил, когда мы прощались у ворот кладбища, сменился бы в моей памяти каким-то другим, поновее. Да, да, Липотин затерялся в толпе, а перед тем говорил о тибетских монахах, не помню, что именно, и сделал еще странный такой, зловещий жест, будто перерезал себе горло. Или все это было в Эльсбетштайне?.. Не все ли равно! Может быть, он уехал в Азию, снова обернулся магистром при дворе русского царя, стал неким Маски, которого знавал Джон Ди. Я ведь тоже, собственно говоря, покинул сей мир. И право, не знаю, куда более долгий путь — в Азию или в страну сновидений и грез, ставшую моим прибежищем… Вероятно, теперь я очнулся, но не совсем, я все еще в полузабытьи, гляжу вокруг и вижу, что дом обветшал и пришел в запустение, словно, пока я спал, сотни лет пролетели за его стенами, как неуловимое сновидение.

Вдруг стало не по себе: дом похож на трухлявый орех с высохшим, побелевшим от плесени нутром, а сам я, точно личинка, слепой червь, проспал дни, когда мог обрести крылья и воспарить. Ну и что? С какой стати из-за этого беспокоиться? Не понимаю… Нет, кажется, смутная тревога связана с чем-то другим. Почудилось или правда раздался звонок? В дверь? Нет, вряд ли. Кому придет в голову звонить у дверей необитаемого заброшенного дома! Наверное, послышалось. Где-то я читал, что человек, который пробуждается от летаргического сна и возвращается в мир живых, прежде всех прочих чувств снова обретает слух. И тут проснулась моя память, я подумал и даже смог облечь свою мысль словами, произнести и услышать: я ждал, ждал и ждал, не знаю, сколько времени, бесконечно долго ждал возвращения моей Джейн, покойной Джейн… Дни и ночи блуждал я по этим комнатам, стоял на коленях и то в полный голос, то чуть слышно молил небо дать хоть какой-нибудь знак, прислать весть о моей Джейн, дни и ночи… пока не утратил даже слабое ощущение времени.

Все до единой вещи, принадлежавшие моей любимой, сделались для меня предметами поклонения, фетишами, им, бездушным, поверял я свои несбыточные надежды, умолял о помощи — упрашивал привлечь Джейн, выманить ее из могилы, ибо лишь в этом мое избавление от плахи, ибо уже занесен над моей головой топор палача и только невеста может спасти меня от гибели — от гибельной смертной муки скорби. Напрасны были мольбы, Джейн не появилась, и не было вестей от нее, моей супруги, которой моя рука и сердце принадлежат вот уже триста лет…

Джейн не явилась. Явилась княжна!

Ныне я пробудился — надеюсь, окончательно! — от летаргии забвения и внезапно осознал: Асия Хотокалюнгина не исчезла, она здесь и всегда была здесь…

С самого начала, о да, с самого начала, как только она вошла в дом, я понял — запирать дверь бесполезно. Оковы смерти для нее ничто, дверной замок тем более…

Вспоминая сейчас чувство, с каким я ее встретил, не стану лицемерить — я… был рад ей! И эту вину я признаю пред тобой, вечный лик, денно и нощно взирающий на меня с той минуты, как начался мой сон наяву, вечный двойной лик, увенчанный короной со сверкающим алым кристаллом, чей блеск ослепляет, едва лишь осмелюсь поднять глаза… Признаю вину эту пред тобою и самим собой. Оправдание у меня лишь одно: я подумал, что княжна явилась из царства мертвых с вестью от моей Джейн. Несчастный глупец, как мог я вообразить, будто она принесла послание любви, послание души!

Асия приходила и приходит ежедневно, я понял это теперь, когда снова ожила моя память. Она не отворяет двери — появляется ниоткуда, из пустоты.

Чаще всего она сидит в кресле возле письменного стола, и — Господи, Боже мой, бесполезно пытаться обмануть себя! — на ней то самое платье, серебряное с чернью, как бы напоминающее своим рисунком причудливый волнистый орнамент, древний китайский символ вечности, который украшает серебряный тульский ларчик, изделие русских умельцев.

Я не в силах оторвать глаз от переливов этого платья, оно словно ветшает, истончается от времени, рисунок становится сквозным, прозрачным, ткань вот-вот рассыплется, кажется, она истлевает или превращается в тонкий слой пепла, сгорая от моего ненасытного пылающего взгляда. Ткань редеет, распадается, переплетение нитей едва держится, наконец платье исчезает, и княжна, нет, не княжна — Исаида Понтийская, нагая, великолепная, ошеломляюще прекрасная, — вот кто сидит у моего письменного стола…

Все это время, час за часом, я лишь наблюдал, как распадалось и истлевало платье. Во всяком случае, теперь я пытаюсь убедить себя, что только распад материи меня занимал. Может быть, я своей страстной жаждой и обрек материю на гибель! Наверное, я не кривлю душой, ведь нами не было сказано ни слова о любовной страсти.

Ни слова… А произносились ли хоть какие-то слова? Нет! Я молчал, будто потеряв дар речи, и как завороженный часами следил за медленным исчезновением покровов и обнажением истинной княжны.

Ты мой свидетель пред Богом, вознесенный надо мной двуликий страж моих видений и снов, вознесенный надо мной Бафомет! Владело ли моими помыслами нечистое вожделение? Или помыслы мои были целомудренны? И те часы были часами изумления, готовности к схватке, круто замешанного на ненависти, жадного любопытства? Разве не взывал я к Джейн, моей святой защитнице, разве не умолял ее о спасении от Черной Исаиды, покровительницы проклятого Бартлета Грина, сгубившей Джона Роджера, и весь наш род, и меня самого! Но чем исступленней я звал Джейн, тем скорей, тем смелей, тем прекрасней и неотразимей являлась мне княжна Асия, ее роскошное, обольстительное, золотисто-бронзовое тело. Являлась?.. Она и теперь является…

А разве Липотин не предупредил? Что только сейчас пойдет решающая схватка?

Я спокоен, я готов. Не помню только, как начался поединок. Первый выпад относится к давним временам, о которых моя память молчит. Как вести этот бой, не знаю, как победить — и подавно. Страшно нанести первый удар, я не хочу ткнуться в пустоту и рухнуть, потеряв равновесие!.. Страшно сидеть лицом к лицу с противницей изо дня в день, безмолвно сражаясь на дуэли взглядов и нервов.

Страшно мне, немыслимо страшно. Я чувствую, княжна может явиться в любую минуту.

Опять звонок! Прислушиваюсь… Нет, не показалось, действительно звонят в дверь! Колокольчик, самый