Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

— Было такое, а? — допытывался Липотин озабоченно — эдакий добрый доктор.

Я отвернулся, не зная куда деваться от смущения.

— От женщины никто еще не мог спастись, друг мой, — продолжал он вполголоса, — ускользнуть от нее ох как не просто. Лишь тайны скрыты, облечены покровом, уж так повелось. А женщина — это сама реальность, вездесущая реальность, и ее тайное оружие как раз нагота, воспламеняющая кровь мужчины. Вступая в поединок с реальностью-женщиной, мы спешим ее разоблачить, сорвать одежды — в буквальном смысле или только в воображении, уж это как кому повезет. А по-другому ни один герой еще не сумел победить реальность.

Я попробовал увернуться:

— Как много вы знаете, Липотин!

— Очень много. В самом деле очень много, — ответил он опять вяло, как-то автоматически, чуть ли не засыпая.

Я все больше чувствовал неловкость и смущение, язык прилип к гортани; надо было прийти в себя, услышать собственный голос:

— Липотин, вы вообразили, будто я пренебрегаю княжной. И ошиблись. Нет, не пренебрегаю. Я хочу ее познать, понимаете? Познать! И если надо, то в библейском, весьма прозаическом и беспощадном смысле слова. Потому что я хочу с ней разделаться.

— Мой досточтимый покровитель! — Липотин встрепенулся, захлопал глазами, точно старый попугай, стиснул зубами сигарету. — Вы все-таки недооцениваете женщин. А уж если женщина является в обличье кавказской княжны… Ох, не хотел бы я оказаться в вашей шкуре. — Он смахнул с подбородка крошки табака, состроив при этом мину, которая пристала бы бессмертному Хадиру[210], вечному страннику, отирающему уста от нечистой земной влаги. И вдруг разразился тирадой: — Допустим, вы были бы способны убить. Убийством вы только одного достигли бы — очутились на другом поле битвы, таком, которое стократ опаснее. Потому что оно необозримо, в отличие от полей земных сражений, и оступиться на его скользкой почве проще простого. А если оступишься в нездешнем мире — пиши пропало.

— Липотин! — крикнул я, потеряв терпение, нервы начали сдавать. — Липотин, вы же согласились помогать мне, ну так прошу вас, скажите, какой путь к победе — истинный?

— А путь всего один.

Опять, вот уже который раз за время нашей беседы, я заметил, что он говорит неживым, монотонным голосом, как бы в полусне. Неужели я подчинил его своей воле? И он покорно исполнит мои приказания? Он стал медиумом, повинующимся мне… как кто? Джейн вот так же сидела здесь, закрыв глаза и отвечая на мои вопросы, а во мне вдруг появилась какая-то непостижимая воля… Я собрался, сосредоточился и устремил пристальный взгляд в переносицу русского антиквара:

— Как мне найти путь, мне?

Липотин, бледный, полулежащий в кресле, прошептал:

— Путь… уготовит женщина… Исаиду, нашу владычицу, только женщина… может одолеть… в душе того… кто… полюбился Черной богине…

Я даже назад подался от разочарования:

— Женщина?

— Женщина, наделенная достоинствами… кинжала…

Темный смысл этих слов сбил меня, Липотин тут же попытался вернуть ускользнувшую власть над собственным сознанием — растерянно озираясь, хлопая глазами будто спросонок, по-стариковски бормоча что-то невнятное.

Он пришел в себя быстро, и тут в передней зазвенел звонок, вошла Джейн, а за ней на пороге вырос мой кузен Роджер… ерунда, конечно, шофер княжны. Мне отчего-то стало неприятно, когда я увидел, что Джейн собралась в дорогу и даже плащ надела. Она посторонилась, пропуская вперед шофера. Исполинского роста парень передал от своей хозяйки привет и приглашение на вторую автомобильную прогулку в замок Эльсбетштайн, о которой мы договорились. Княжна, сказал он, ждет в машине.

Джейн объявила, что очень рада, что готова ехать, что приглашение княжны очень кстати и надо его принять, благо погода прекрасная. Разве я мог возражать?!

В первую минуту, когда в комнату вошел жутковатый шофер, я вздрогнул, ощутив холод, налетели тоскливые мысли, неясные подозрения, пусть они лишь мелькнули — грудь сдавило, на сердце стало тяжело. Я безотчетно схватил Джейн за руку, но еле смог что-то пробормотать, язык не слушался:

— Джейн, если это не по твоей — слышишь? — если не по твоей собственной воле…

Она перебила, крепко сжав мою руку:

— По моей и только моей собственной воле! — Лицо Джейн озарял удивительный внутренний свет, а голос прозвучал так, словно она исполняла данное кому-то обещание.

В общем, ничего я тогда не понял…

Она быстро подошла к письменному столу и взяла пресловутый диковинный кинжал. Молча сунула его в сумочку. А я стоял и смотрел, будто потеряв дар речи. Наконец через силу выдавил:

— Джейн, зачем? На что тебе оружие?

— Княжне подарю! Я же решила!

— Решила?.. Княжне?

Она улыбнулась простодушно, как дитя.

— Давайте не будем заставлять любезную хозяйку автомобиля ждать.

Липотин молча стоял в стороне и нерешительно поглядывал то на меня, то на Джейн с видом отупевшего от усталости человека и, как бы удивляясь чему-то, качал головой.

Ни о чем больше не говорили… Мы взяли плащи, шляпы, собрались, чувствуя необъяснимое смущение, скованность, стеснявшую даже самые обычные движения.

Стали спускаться по лестнице, первым упруго и быстро шагал безмолвный великан шофер.

Княжна помахала рукой из автомобиля.

И она, и мы почему-то поздоровались натянуто, чопорно.

Сели в машину.

Все во мне восставало против этой поездки, каждый нерв, каждая клеточка моего тела словно нашептывали: «Нельзя ехать, нельзя!»

Но мы уже устроились, безвольные и покорные, как механические куклы, с остановившимися сердцами, с замершими устами… вот так мы поехали на приятную прогулку в Эльсбетштайн.

Все, что проносилось мимо окон автомобиля, осталось в моей душе как явственные, но вовек неизменные, вырезанные в камне картины: вот виноградники на склонах выступают точно кулисы, один, за ним другой, река внизу стиснута ущельем, пробивается вперед, извиваясь и петляя, дорога над обрывом повторяет ее повороты, автомобиль выписывает отчаянные виражи; нежная зелень луговин, раскинутых на горах, словно куски полотна; луга, и снова луга, они улетают в облаке пыли, в мельтешении бликов, деревня бросается вдогонку, отстает, не выдержав бешеного темпа, а мысли вяло колышутся, трепыхаясь, как подхваченный ветром газовый шарф; обрывки страхов мелькают и кружат в вихрях, подобно осенней сухой листве, немой тревожный крик смолкает в душе, ум и сердце безвольны и пусты, нет ни чувств, ни мыслей, лишь безучастное, равнодушное созерцание.

Автомобиль на огромной скорости взлетает на вершину, к наклонно уходящим вверх контрфорсам Эльсбетштайна, ложится в отчаянный вираж, едва не вышвырнув нас с обрыва над скалистым ущельем, и, оглушительно взревев, содрогнувшись всем своим железным телом, резко тормозит у высоких ворот мощной крепостной