Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

раввин! Великий рабби Лёв! — При этом вскрике, рвущемся из моей груди, я обливаюсь холодным потом. Обещанный Камень… Вот чем обернулся. Какая гнусная издевка! Мне чудится, будто сама преисподняя покатывается со смеху: «Камнем смерти наградил тебя Ангел, а не Камнем вечной жизни. Давненько наградил. А ты и не знал!»

И чудится, слышу голос рабби из далекого прошлого:

— Смотри, будь осторожен с камнем, о котором молишь. Смотри, чтобы не перехватил кто пущенную тобой стрелу молитвы!

Прайс спрашивает:

— Тебе ничего больше не нужно?

Ожин я сижу в своем старом деревянном кресле, укутанный в тряпье и облезлые шубы. Возле очага. Помню, я попросил Прайса развернуть кресло так, чтобы я смотрел на восток. Кто бы теперь ни явился, любого гостя я смогу встретить, глядя на восток, противоположный западу, юному, зеленому западу, куда с надеждой глядел всю жизнь. Теперь я повернулся к нему спиной.

Я жду смерти…

Прайс обещал вечером прийти, чтобы облегчить мне предсмертные муки.

Я жду.

Прайса все нет…

Все-таки я жду, от мучительной боли теряя последние душевные силы, уповая лишь на избавление, которое обещал Прайс. Ночь миновала… Подвел и Прайс, мой последний спутник на земле.

Вера обещаниям, которые давали мне и смертные, и бессмертные, привела мой корабль к крушению… Ни одно не сбылось.

Помощи ни от кого не жди — таков итог моей жизненной мудрости. Милосердия не жди. Сладко спит, удобно устроившись, добрый Боженька, и Прайс, лекарь, спит себе сладким сном! У них-то не засел в нежном нутре камень с острыми, как отточенные клинки, краями, с семижды семьюдесятью гранями! Но почему дьявол не спешит забрать меня и насладиться моими муками? Я предан, пропал, покинут…

Пока не померкло сознание, ищу возле очага и наконец нашариваю скальпель, его оставил Прайс, чтобы, придя, вскрыть мне вены. О благодетельный случай! Бог тебя благослови, Прайс, дружище! Маленький ланцет хирурга мне теперь дороже, чем давно затупившееся копье Хью-элла Дата, — он даст мне свободу… наконец-то свободу!

Стащив с шеи тряпье, закидываю голову назад, поднимаю ланцет… Клинок вспыхивает пурпуром в первом луче утренней зари, кажется, будто он обагрен загустевшей стариковской кровью… Как вдруг я вижу в сумрачной предутренней мгле, повисшей в пустой комнате, ухмыляющуюся харю Бартлета Грина. Бельмастый злорадно скалится, глядя на сверкающее лезвие, хищно облизывается, кивает, подбадривая: «Полосни, полосни по горлу! Ну же, дело стоящее! Мигом соединишься со своей Джейн, с женушкой-самоубийцей, и тотчас к нам угодишь, — милости прошу, не прогадаешь».

Твоя правда, Бартлет, я хочу быть вместе с моей Джейн!

Как мирно поблескивает лезвие, как славно играют солнечные лучи, перебегая с него на горло!

Что это? Кто там сзади? Кто хватает меня за плечо? Нет, не обернусь — больше ни единого взгляда на запад! Однако плечу тепло, я чувствую, это рука человека, теплая и крепкая, приятное тепло разливается по жилам.

Да и не надо оборачиваться! Передо мной — кто же? Гарднер, мой лаборант, давно забытый помощник, с которым мы когда-то рассорились. Как же он очутился тут, в замке? Именно в тот момент, когда я хочу навсегда отвернуться и от Мортлейка, и от всего мира, оболганного и лгущего?

Гарднер, добрый мой лаборант, одет диковинно. На нем белая холщовая мантия с золотой розой на груди, слева. Роза жарко горит в первых лучах восходящего солнца. А лицо у Гарднера молодое, юное! Как будто не минуло четверть века со дня нашей последней встречи.

Он улыбается, лицо у него то же, какое было в юности, друг наших молодых лет вечно остается молодым.

— Ты совсем один Джон Ди? Где же друзья?

Все мои жестокие разочарования подступили к горлу, им бы излиться потоками слез, но в изнеможении от боли и душевных мук я чуть слышно шепчу, с трудом разлепив пересохшие губы:

— Покинули меня друзья.

— Верно. Уныние, в которое тебя повергли смертные, оправдано, Джон Ди. Речи смертных лживы и неизбежно обрекают на отчаяние человека сомневающегося.

— Меня и бессмертные предали.

— Верно и это, Джон Ди. Человек должен с сомнением взирать даже на бессмертных. Их кормят молитвы и жертвы людей, они ненасытны и жаждут крови, как волки.

— Но где же Бог тогда, где?! Не нахожу Его!

— Таков удел всех, ищущих Бога.

— И сбившихся с пути к Богу?

— Не ищи пути, путь сам тебя найдет! Мы все однажды сошли с пути… Ибо не странствовать нам нужно, Джон Ди, а искать и найти сокровище!

— Ты видишь — я одинок и растерян. А как было не истомиться, сбившись с пути?

— Разве ты одинок?

— Теперь нет! Ведь ты пришел!

— Я… — Гарднер тает словно тень.

— И это обман! И ты… — Хриплый стон рвется из моей груди.

В ответ едва слышно издалека доносится:

— Кто говорит, что я обманщик?

— Я!

— Кто это «я»?

— Я!

— Кто против моей воли заставляет меня вернуться?

— Я!

Гарднер вновь передо мной. Он улыбается, глядя мне в глаза:

— Ты сейчас воззвал к тому, кто никогда не бросит тебя, никогда не оставит в одиночестве, даже если ты сбился с пути. Ты воззвал к непостижимому человеческому «я». Ведь ты его знаешь, оно незримо, но его образ изначально существует, и совесть твоя видит его явственно.

— Кто же я? — со стоном рвется из моей груди.

— Ты не имеешь прозвания, твое имя — лишь символ. Но ты свой символ потерял, потомок Родрика. И потому ныне ты один!

— Символ?

— Смотри! — Гарднер извлекает из-под плаща кинжал, утраченный талисман нашего рода, наконечник копья Хьюэлла Дата! — Вот так-то! — Злорадствует мнимый лаборант, его смех точно нож мне в сердце. — Вот так-то, Джон Ди! Некогда этот кинжал был благородным оружием славного мужа, твоего далекого предка, благоговейно хранили его в семье, как самую драгоценную реликвию. Но недостойный потомок использовал оружие как дешевый ножичек для вскрытия писем и наконец по легкомыслию потерял, по нечестивому своему легкомыслию выпустив из рук, и теперь он служит черным силам для дешевых фокусов. Служит идолопоклонничеству! Тебе ясно, о чем я говорю? Овеянный легендой древний символ осквернен, как же низко ты пал, Джон Ди, о как низко!

Во мне вспыхнула ненависть, она выплескивается, словно кипящая лава:

— Обманщик! Дай сюда кинжал!

Протягиваю руку — «лаборант» чуть шевельнулся, — я хватаю воздух.

— Верни кинжал, вор! Последний лжец, обманщик, последний враг мой на земле!.. Смертельный враг! — Я задыхаюсь, умолкаю. И чувствую — нервы, словно истрепанные бечевки, лопаются и рвутся, не выдержав напряжения. Настает страшная ясность: это конец.

Я проваливаюсь в обморок, — физические силы сломлены потрясением;