Жабья царевна - Екатерина Валерьевна Шитова

– Эта вина станет проклятием, оно навсегда повиснет над твоей неразумной головой! – так сказала старуха перед тем, как Иринушка покинула ее избу с новорожденным ребенком на руках.

У Иринушки не было сил с ней спорить, она только фыркнула в ответ и поплелась в сторону Зеленого озера…

И вот, спустя три года после свадьбы с Василием Иринушка уже была готова поверить в слова повитухи Пелагеи о проклятье. Ей, молодой и здоровой, все никак не удавалось понести от мужа. Косые взгляды свекрови ее смущали, а предположения родни о том, что она пустая, расстраивали до слез. Она боялась, что ее ненаглядный Васенька устанет ждать, бросит ее и слюбится с другой. Одиноких девок в деревне полно!

Но долгожданная беременность все изменила. В первый месяц Иринушка никак не могла поверить в то, что это, наконец, случилось – она то и дело задирала юбку и проверяла, нет ли промеж ног крови. А на второй месяц она, наконец, осмелела, рассказала о своем положении мужу и родне. С тех пор Иринушку оградили от тяжелой работы, берегли, сдували с нее пылинки. Всю беременность Иринушка высоко задирала голову от гордости, а когда пришла пора рожать, она позвала на помощь уже знакомую повитуху Пелагею.

– Зачем тебе эта старуха? Она уж руками не владеет! Ведра с водой от колодца едва носит, сил-то у нее совсем нет! Уронит еще младенчика нашего! Позовем Аглаю, она молодая еще, шустрая, – заругалась свекровь, когда Иринушка попросила ее сбегать за Пелагеей.

– Нет уж, маменька! – упрямо ответила Иринушка, – Я только с бабушкой Пелагеей рожать буду. Больше ни с кем!

Свекровь спорить не стала, привела в дом старуху Пелагею, а сама встала на пороге в растрепанных чувствах.

– Чего тут толпиться? Чай не на базаре! – проворчала Пелагея, выпроваживая за порог взволнованную женщину.

– Видишь, бабушка Пелагея, – улыбнувшись, сказала Иринушка, тяжело дыша между частыми схватками, – Никакого проклятия на мне нет. Зря ты меня только стращала.

Повитуха на это ничего не ответила, лишь взгляд ее стал темен и суров…

***

Иринушка назвала дочку Василисой, в честь мужа. Василий, узнав, что жена в его отсутствие родила, поспешно вернулся с ярмарки и, войдя в дом, первым делом взглянул на дитя, запелёнанное и спящее на лавке.

– Девочка у нас. Дочка, – ласково проговорила Иринушка.

Василий непристойно выругался и сплюнул в сторону.

– Эх, и вправду девка народилась! Я до последнего думал, что брешут люди! Сына ждал! Так ждал!

Иринушка, не ожидав от мужа таких чувств, замерла на месте, открыв рот от изумления.

– Так и девочка – хорошо, Васенька! Помощницей мне будет! – наконец, проговорила она.

Взяв проснувшуюся дочку на руки, Иринушка оголила грудь и прижала к ней маленькую головку, покрытую еле заметным светлым пушком. Василий махнул на них рукой, скорчил недовольное лицо и вышел из избы, хлопнув дверью.

– Васенька, стой! Куда же ты? – крикнула ему вслед расстроенная Иринушка, но это его не остановило.

Спустя несколько дней Василий вернулся домой: грязный, хмельной, он едва стоял на ногах. Иринушка испуганно ахнула, увидев мужа в таком состоянии, подбежала,взяла под руку и помогла переступить порог. Василий рухнул на пол у двери и пробормотал:

– Ладно, женка. Дочь, так дочь. Обратно ведь не запихнешь ее!

Мужчина пьяно захихикал, потом уронил голову на пол и тут же захрапел. Иринушка сморщилась, кое-как стянула с пьяного мужа грязную, рваную одежду, прикрыла его, спящего, одеялом, и всю ночь проплакала от облегчения и счастья. Утром Василий проснулся, взял крошечную дочку на руки и принялся качать ее. Больше он ни разу ничем не попрекнул Иринушку.

***

Жизнь молодой семьи наладилась, неспешно потекла вперед, как текут в туманные дали реки. И все бы ничего, да только маленькая Василиса была уж больно слабой и болезненной. Стоило сквозняку дунуть, она принималась кашлять и чихать. Иринушка старалась уберечь дочку от всего, осенью и зимой она почти не выпускала ее на улицу, кутала в теплые платки да сажала на теплую печь. Других детей у них с Василием не народилось, поэтому вся материнская забота досталась одной-единственной дочке.

Василиса почти все время сидела на печи, точно воробушек, смотрела на мать большими голубыми глазами. Личико ее было бледным и печальным.

– Ничего, Василиска, не вечно тебе на печи сидеть! Подрастешь, окрепнешь, и будешь с деревенскими пострелятами по лугам да пригоркам бегать, в лапту, в салки играть.

Когда девочке исполнилось пять лет, Василий не выдержал и строго сказал жене:

– А ну, Иринушка, хватит уже девку нашу на печи мурыжить! Она у тебя дома скоро зачахнет – людей-то только из окошка видает! Ей гулять, бегать надо, а не под твоими шалями да одеялами сидеть!

Василиса, услышав слова отца, вся встрепенулась, ожила, глаза ее загорелись яркими огоньками. Но взглянув на мать, она снова поникла. Иринушка покачала головой, нахмурилась.

– А поди как заболеет? Нет уж! Пусть дома сидит! Здоровее будет! – строго ответила она.

– Да что ты над ней, как курица над яйцом кудахчешь? Отпусти девку погулять! – не унимался Василий.

Но Иринушка была непреклонна. Уперев руки в боки, она топнула ногой и погрозила дочери пальцем.

– Не слушай отца, Василиска, – наказала она. – Сам бы хоть раз у твоей постели посидел во время болезни, не хорохорился бы так!

Девочка ничего не ответила, отвернулась, опустила светловолосую голову низко-низко. Из больших голубых глаз капнули на шерстяную шаль две прозрачные слезинки.

Через несколько дней, когда Иринушка с утра ушла на сенокос, Василий подошел к печи и шепнул дочери:

– А ну, Василиска, слазь-ка давай на пол!

Девочка удивленно взглянула на него и покачала головой.

– Маменька не велела с печи слезать, вот и обед у меня тут, в узелке завязан.

Василий взглянул на кувшин сливок, обмотанный старым тряпьем и поморщился.

– Там, на лугу, сурепка наросла, ребята, наверное, уж до отвала наелись, а ты ее в жизни не пробовала! Знаешь, какая вкусная?

Василий подмигнул дочери, протянул ей руку.

Василиса раздумывала несколько мгновений, тревожно поглядывая то на отца, то на дверь, будто боялась, что сейчас войдет мать и снова расстроит их планы. Но никто не пришел, тогда девочка скинула с себя шаль и несмело протянула руку отцу. Тот помог ей спуститься с печи, пригладил рукой растрепавшиеся волосы и распахнул дверь. Василисе в нос ударил ароматный летний воздух,