Голодный мир - Андрей Михайлович Подшибякин

– Я извиняюсь, – сказал он совсем другим, не тем, что еще четверть часа назад, голосом.

Дед поощрительно кивнул. Всё его лицо было покрыто слоем засыхающей крови.

Бабка быстро облизала губы кончиком языка и сдвинулась куда-то прочь из поля зрения.

– Всё-всё, выдыхаем, все погорячились, – чуть нараспев продолжил бритоголовый, не сводя глаз с деды Феди. – За беспокойство приношу извинения. Если нет возражений, то расход…

Он хотел добавить «по мастям», но не успел: в шее кольнуло, колени подкосились.

Снова неловко упал.

Увидел в бабкиной руке шприц.

Хотел что-то сказать – и понял, что губы не двигаются.

Это что, вот так помирать теперь?.. Бритоголовый не мог поверить, что его нашприцевали поехавшие подмосковные старики – после всего, через что он прошел, чего достиг, это казалось совсем идиотским и неправильным финалом.

Как оказалось, это был еще далеко не финал.

– Настюш, возьми кулек там у плиты, – шепеляво захлопотал дед. – Адреналинчик там, понимаешь, Олежа купил, не забыл.

Бабка отмахнулась – не учи, мол. От этого жеста ее тело пошло тошнотворными жирными волнами.

– Надо было свиночку сохранить, но он, понимаешь, ссыкливый, боялся. Боялся – да не обосрался, хе-хе-хе! Горький будет, мариновать замучаемся, – говорил Федор Феоктистович кошмарные, не помещавшиеся в сознании пленника слова. – Этот старый, жесткий. Ну ничего, ничего, откормим! Через годик круглый будет, сала нарежем!.. М-м-м!..

Дед зажмурился и преувеличенно, как в театре, заплямкал губами и изобразил, как ему будет вкусно.

– А тут-то нам адреналинчик и пригодится, чтоб после релаксантов сердечко у товарища уголовника не остановилось. Не-е-е-ет, нам такое ни к чему. Он у нас поживет в подвальчике, поживет! Долго будем хорошее есть, ласточка моя, ой, долго!

Словно что-то вспомнив, присел на корточки и потрепал бритоголового по онемевшей щеке.

– Я сейчас тебе, товарищ уголовник, язык отрежу, чтобы ты не верещал, понимаешь, больше никогда. Уж не обессудь, по-живому, без анестезии – вред от нее один, химия. Мы с Настюшей люди пожилые, всё это ваше ГМО и пестициды нам нельзя. Вот пока плешивая мразь страну не просрала, никаких пиздицидов, – дед нарочно превратил это слово в звонкое ругательство, – в помине не было! По старинке, говнецом удобряли да перегноем! А свиночки у меня ни единого гормончика в своей жизни не видели, как сыр в масле катались. Да что я, понимаешь, растабары развел! Ты у меня сам скоро будешь как в масле.

Деда Федя раздвинул пальцами беспомощные, словно чужие, челюсти бритоголового и ухватил его за основание языка.

Баба Нася подала откуда-то сверху длинный кухонный нож.

* * *

Неожиданно и резко захотелось писать – как будто внизу живота кто-то без предупреждения наполнил водой воздушный шарик.

Ира стиснула зубы и сразу же взвыла: от мышечного усилия в голове словно катнули раскаленный бильярдный шар.

Так, всё, хватит.

Ира отскребла себя с перемазанной липкой дрянью кровати и осторожно пошла в сторону двери.

Поскользнулась на какой-то мерзотной луже, чуть не упала. Всё же, видимо, проблевалась, прежде чем отрубиться…

Дверь распахнулась еще до того, как она в потемках нащупала ручку.

Стоявший на пороге спальни деда Федя улыбался окровавленным беззубым ртом.

* * *

Олежа продирался сквозь какие-то темные кушеря, повизгивая от страха. По лицу хлестали еловые ветки. В голове не было ни одной связной мысли – только животное стремление как можно скорее оказаться как можно дальше от адской избушки, бандитов, деды Феди, бабы Наси и… и… всего, что происходило в последние часы.

Сознание начало возвращаться постепенно, рывками: сначала Олеже стало понятно, что он не подумал обуться. Носки, еще недавно толстые и вязаные, превратились в покрытые ледяной коркой лохмотья. Ступни пока ничего не чувствовали, но было понятно – это временно.

Он остановился, плотнее закутался в куцый голубой пуховик и огляделся.

Лес высился стенами со всех сторон – как будто он находился не в паре-тройке десятков километров от многомиллионного мегаполиса, а в лютой доисторической тайге.

Когда кровь, молотками стучавшая в ушах, угомонилась, стало… Нет, не тихо. Олежа всю жизнь был городским мальчиком и не знал, что ночной лес никогда не молчит. Что-то потрескивало. Что-то ухало. Что-то едва слышно перемещалось сразу за пределами видимости.

Вдруг стало так страшно, как не было даже в кошмарной избушке.

Дальние первобытные родственники инстинктами сообщили Олеже, что далеко не все, кто ходит в лес по ночам, возвращаются. А если возвращаются, то другими – и это намного, намного хуже.

Он судорожно втянул соплю и засунул руки поглубже в карманы куртки.

Нащупал что-то твердое, спокойное.

Блять!.. Не может быть!..

Олежа закружился в неловком танце, подняв над головой телефон Ирины. Индикатор показывал три стабильных столбика.

Пароль он, конечно же, давно разломал – так, на всякий пожарный случай.

Судя по карте, ближайшая проезжая дорога находилась всего в десяти минутах пешком.

* * *

– Вот ты, Иришка, спящая красавица, – бодро прошепелявил дед, делая приглашающий жест в комнату. – Так, видишь ли, весь Новый год проспишь!

Ира осторожно выглянула из-за его невысокого плеча, пытаясь высмотреть недавних незваных гостей.

Не считая бабушки, хлопотавшей у плиты («Ойся ты ойся, ты меня не бойся», – напевала под нос баба Нася), комната была пуста.

Только что вымытые полы блестели. На столе уютно желтел старый чайник, стояли три чашки и блюдце с кубиками рафинада.

Деда Федя, проследив за направлением ее взгляда, сказал:

– Настюша у меня, видишь ли, сладкоежка! Особенно когда хорошего покушает.

– А где?.. – выдавила из себя Ирина.

Мочевой пузырь, казалось, сейчас взорвется.

– Олежик? Да кто ж его знает! Спекулирует, наверное, комплютерами своими, – дед захихикал собственной шутке. – Он теперь про стариков совсем, понимаешь, забудет. Ссыкунец, одно слово!

Ира протиснулась мимо него и шагнула по направлению к туалету.

Обернулась.

В падающем из общей комнаты конусе света увидела в спальне растерзанный труп Вахи.

Нижняя половина лица у него была словно оторвана одним движением.

Ира задохнулась.

Описалась.

Бросилась к выходу из домика.

Начала биться о запертую дверь.

Баба Нася оглянулась от плиты, с неудовольствием поджала губы и шлепнула на шипящую сковороду язык.

– Девка ты, Ируся, хорошая, – сказал в спину гостье деда Федя. – Воспитанная, не то что этот лишенец…

Ира замерла, боясь вздохнуть. Уставилась в дверь перед собой. По щекам и ногам горячо текло.

Деда Федя цыкнул и дернул щекой – в деснах застрял кусочек хорошего. Сказал:

– Будешь с нами жить, понимаешь, старикам помогать.

Афганец

[Пролетарка, 1994]

– Блядский крокодил… –