Да родится искра - narsyy

порождая расплывчатые образы то погибшего Харси, то окровавленного с ног до головы Данни, то объятого черной печалью лика Аммии. Сон никак не шел. Говорят, чем старше становишься, тем меньше тело требует сна. Если это правда, то по ощущениям выходило, будто ему давно миновало две сотни лет.

Смирившись с тем, что очередную ночь придется провести в бодрствовании, Феор взялся водить пальцем по потрепанному переводному экземпляру Златых Истин — священной книги степняков, кочующих по бескрайним лугам от развалин Ховеншора до самого западного края мира, где вздымались в небо хребты Бронзовых гор. Припомнив разговор с княжной, теперь и он с трудом мог себе представить, что где-то там живут люди, что они любят и страдают, ссорятся и мирятся, радуются и скорбят.

Книга повествовала о деяниях такой глубокой старины, что не верилось даже в малую часть ее правдивости. Вполне возможно, все эти мифы и легенды были рождены остроумными словоплетами, а позже мистифицированы под видом священного текста.

Однако набожные бедуины-западники твердили, что написал ее сам пророк Нехатра, считавшийся истинным святым у этих разрозненных диких племен, диалекты коих были столь многочисленны, что порой даже соседние деревушки не понимали друг друга.

И все же под внешней неупорядоченностью Златые Истины хранили захватывающую историю о путешествиях Нехатры, о древних правителях, чьи имена оказались забыты в веках, о таинственных, скрытым туманом землях за Океаном Первородной слезы и о странных созданиях, вроде девятирукой девы Атарту или наполовину умершем царе краснолицего народа хаснеев.

Раз за разом Феор пробегал глазами одни и те же строки, но за пережитым кошмаром не понимал не слова.

Глава 8 - Рабская доля

День их продержали в том сарае, потом перевели в крепкий зимний поруб, примыкающий к свиному хлеву, дабы вконец не замерзли — за мертвого невольника много серебра не дадут. Кормили через окошко какой-то жидкой похлебкой с кусочком моркови или репы. Сколько бы Старкальд ни кричал, требуя, прося и умоляя позвать Руку, тот не являлся, а с мычащим смотрителем говорить было без толку. Убедившись, что пленники проглотили нехитрую снедь, он довольно кивал и уходил, захватив ведро с нечистотами.

Поруб отворялся сверху — не убежишь. Впрочем, даже если бы они каким-то чудом выбрались и обвели вокруг пальца немногочисленную стражу, едва ли на своих двоих удалось бы уйти далеко по незнакомому заснеженному лесу. Старкальд от нетерпения и гнева лез на стену, рвал на себе волосы, скрежетал зубами и рычал, как медведь.

Сны приносили кошмарные видения, где вновь и вновь он переживал позор и ужас бойни у Хаонитовых могил. Едва он опускал веки и засыпал, как перед глазами тут же восставали окровавленные лики ратников. Вновь и вновь он содрогался от звона мечей и воплей застигнутых врасплох, жмущихся к порогу, погибающих один за другим защитников Вшивой Бороды.

Особенно часто он видел самого Харси. Этот страшный последний взгляд его. Недоуменный, сомневающийся, осуждающий. Он будет преследовать Старкальда до края могилы.

Ему пришлось свыкнуться с непроглядной теменью вокруг и еще более кромешной тьмой, выходящей из него самого. Каждый час в этой дурнопахнущей темнице становился пыткой для измученного разума и приближал гибель его мечты, еще недавно такой реальной.

Будто ослепленный, он весь обратился в слух и старался разобрать редкие разговоры, доносившиеся снаружи. К третьему дню он узнавал конкретных людей: проходящего мимо угрюмого ругателя-бортника, девок, что присматривали за скотиной, и насмешника-конюха, вьющегося вокруг них и отпускавшего незатейливые шутки. Старкальд прикинул, что острог вмещает никак не меньше полусотни обитателей.

Судя по выговору, это жители южных пределов Дома. Порченые согнали их в лес, потому и озлобились они на городских, что засели за высокими стенами и плевать хотели на головы тех, кто добывает им пропитание и шлет подати. Не удивительно, что княжеский род здесь презирают. У всякого теперь своя правда и свой государь.

Услышал Старкальд и о том, что мародеры не посмели разобрать завал из камней, коим были запечатаны ворота в Башню. Древние суеверия в этом дремучем народе засели крепко: обобрать мертвеца можно, но могилу его ворошить равносильно самоубийству. По обозным шатрам они уразумели, чей отряд подвергся набегу, и не захотели приближаться к месту битвы, опасаясь, что именно на них падет главное подозрение.

Чтобы не сойти с ума взаперти, он разговаривал с Рчаром. Южанин сыпал небылицами и жизнерадостно скалился, чем сильно его раздражал, но это было лучше общества свиноматки или полной тишины, которая неизменно возвращала Старкальда к мрачным думам и самобичеванию.

Рчар поведал множество сказок. В одной героем был безумный стоногий король, такой громадный, что каждая нога его почивала в отдельной комнате высокого замка. Только пройдет месяц — он распоряжался, чтоб на него сшили новые сапоги еще краше и удобнее прежних. Когда работы кожевенников не нравились государю, он с гневным криком звал палача. Казни больше всего веселили раздраженного короля, но наблюдать за ними приходилось с балкона — выходить во двор в старой обувке монарх считал ниже своего достоинства. Скоро в стране его и по всей округе совсем не осталось мастеров, а люди сносили ту обувь, что имелась, и стали ходить, обмотав ноги в тряпки. Народ ворчал и распалялся. В конце концов возмущенная толпа штурмом взяла замок, ибо только там, на складах и в сокровищницах, оставались бесчисленные запасы сапог, ботинок, войлочных чуней и изящных туфель, сработанных на монаршие ноги. Безумца растерзали, а народ с тех пор зажил счастливо.

Старкальд спросил, на западе или востоке то чудное королевство, но Рчар загадочно изрек, что в том краю вовсе нет никаких сторон, а на другие расспросы отвечал еще более нелепыми и бессмысленными отговорками.

Поведал Рчар и о своем путешествии по великой бесплодной пустыне. Караван его бедствовал, терзаемый безудержным зноем и жаждой. И когда Рчар, последний оставшийся в живых, совсем измучился, приготовился лечь на красный песок и отдаться смерти, на пути вдруг возник большой колодец, выложенный из камня, на котором были начертаны какие-то мудреные знаки. Воды в нем совсем не оказалось, но со дна слышался чей-то голос. Там обитал дух, который по ночам рассказывал ему удивительное, и странным образом истории эти насыщали Рчара не хуже мясных пирогов и лучшего вина.

Рчар долго просидел у колодца и понял, что бормотание духа — вовсе не выдумки. Баснями этими он словно творил героев и оживлял их, потому как скоро бездна зашептала о самом Рчаре, и многое из того, о чем услышал