Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения - Джеймс Амбуэлл

— Над чем это ты работаешь? — спросил я, игнорируя вопрос.

Он улыбнулся той нервной улыбкой, которую можно увидеть на лицах художников, когда им предоставляется возможность обсудить свою работу.

— Так, одна причудливая вещица, но моего собственного сочинения, — сказал он, скромно пожимая плечами. — Недавно я бродил по старому кладбищу и наткнулся на ту статую безликого ангела. Понимаете о чём я? В ней есть что-то необычное. Вы когда-нибудь обращали внимание на посох, который она держит в руках? Сначала я думал, что это была коса, у которой вандалы отбили лезвие. Но однажды я пришёл на кладбище днём, чтобы внимательно изучить её при свете солнца, и оказалось, что это вовсе не посох или древко косы, а фрагмент тонкой и длинной кости. Странно, не находите? В последнее время я много размышлял об этом, и, будучи не в состоянии выбросить из головы, решил избавиться от этих мыслей с помощью поэзии.

— Я часто изгоняю своих демонов таким образом, — сказал я ему. — Давай послушаем твоё стихотворение.

Подняв блокнот к свету, он начал читать:

Потерянный, я брёл по извилистому переулку

В тусклом свете уличных фонарей,

Пока не узрел грозного серафима,

Возникшего предо мной словно тень.

Он обрекал меня на погибель,

Речами, что нечестивые гимны,

Языком опасным и мрачным,

Словами забытыми, но вновь обретёнными.

И медленно я приблизился к безликому.

Пар, исходивший изо рта моего,

Сгустился в облако формы неясной, что устремилось

К изваянию из камня в поцелуе страстном.

И рука моя потянулась к холодному звёздному свету,

И пальцы сложились в Знаке Старшем[180].

Какую тоску я вдруг ощутил. Руку опять начало покалывать и сводить судорогой, так что мне пришлось засунуть её в карман брюк. Я встретился взглядом с Говардом, и что-то в выражении моего лица, должно быть, смутило его. Я поспешно выдавил из себя улыбку.

— Твоё стихотворение впечатляет.

На мгновение он просиял, а затем его лицо стало серьёзным.

— Конечно, над ним ещё нужно поработать, это всего лишь черновой набросок. — Он замолчал, заметив, что я достал бумажник. — Боже мой, вы действительно хотите посетить фестиваль студенческого кино?

— Думаю, да. Есть что-нибудь сто́ящее?

— Несколько интересных экспериментальных проектов, хотя и немного претенциозных. Поспешите, антракт вот-вот закончится.

Поблагодарив его, я вошёл в вестибюль кинотеатра и направился в полутёмный зрительный зал. Увидев знакомое лицо, я прошёл между рядами кресел и сел рядом.

— Харли? — удивлённо произнесла девушка. — Ты только что пропустил самый скучный фильм. Я подумывала уйти, но теперь, когда ты здесь, чтобы держать меня за руку, то, пожалуй, я останусь.

— И у тебя такая красивая рука, Алексис, — заверил я, поднеся её руку к губам. — Что, всё настолько плохо?

— Этот последний фильм был псевдодокументальным фарсом о процессах над ведьмами в Аркхеме, скучный с самого начала. Когда недостаток воображения сочетается с серьёзной нехваткой бюджета, результаты не радуют.

Свет в зале начал гаснуть, экран замерцал, и на нём возникли слова:

"Кинематографическое общество Мискатоника

представляет фильм Теобальда Лоу[181]."

Заставка исчезла, и появились титры на греческом, которые я не мог прочитать. Экран стал чёрным. Из этой черноты медленно начал проступать смутный образ — глубокая тень в движущемся потоке полутени. Я наблюдал, как из этой непроглядной ночи к нам приближались две маленькие сферы распахнувшихся глаз, которые, казалось, лучились божественной насмешкой. Замерцали и другие точки света, а затем посыпались, словно песчинки. Никакой музыки не было, лишь едва уловимый звук — какое-то гудение, похожее на вой ветра. Смутно различались очертания луны, гигантской и круглой, и на её фоне вырисовывался силуэт фигуры в тройной короне. Луна превратилась в диск света, ослепительно сиявший над песчаной полосой пустыни. Экран заполнил зловещий оттенок сепии. Гул ветра превратился в отчётливое жужжание, будто тысячи насекомых пытались назвать какое-то чудовищное имя.

Мне показалось, что сидевшая рядом Алексис что-то еле слышно бормочет. Но я не мог оторвать взгляда от фигуры в мантии на экране — демона в короне, который поднял свою клешню и сложил когти в каком-то таинственном знаке, словно подавая сигнал небесам.

Я видел, как небо снова темнеет, пока не осталось ничего, кроме пустоты, повелителем которой был насмешливый демон. Алексис отпустила мою руку и поднялась, слегка пошатываясь, она прошла между рядами кресел и направилась к сцене, где был установлен экран. Неуклюже, словно сомнамбула, Алексис взобралась на неё, встала перед экраном и приложила руку к призрачному изображению. Я видел, как цвет её одежды и тела начал медленно переходить в тусклый оттенок сепии, а экран стал темнеть.

Опустилась тьма, и некоторое время я сидел неподвижно, прислушиваясь к затихающему гудению. Затем я встал со своего места, спотыкаясь, вышел из зала и направился к двери, ведущей наружу. Я оглядел тёмное небо, которое было странным образом лишено звёздного света и выглядело похожим на изображение, которое я на мгновение увидел в кинотеатре. Каким чудесным казалось это небо моей измученной душе, словно какая-то долгая, мирная ночь небытия, в которой я мог бы обрести желанный покой.

Я стоял и слушал вой усиливающегося ветра, а затем позволил ему подтолкнуть меня к своей утерянной мечте. Я направился к древнему некрополю, где хоронили чужаков долины Сесква. Подойдя к изваянию безликого ангела, о котором говорил Говард, я склонился у могилы. Захоронение было очень старым, принадлежавшим одному из отцов-основателей поселения, чей несчастный ребёнок покончил с собой. На освящённой земле кладбища не было особого места для самоубийц, поскольку больше половины похороненных здесь жителей долины покончили с собой. Пускай я и сам был глубоко несчастен, но совершенно не склонен к самоубийству. И всё же я часто находил своего рода утешение в компании печальных душ, что обрели упокоение в этом месте. Многие из них были необычайно молоды, как тот юноша, который лежал под этим величественным монументом. Как абсурдно, что он, такой молодой, столь легко избежал тягот существования, в то время как я был обречён на него так долго.

Я свистнул ветру и почувствовал, как у меня начало сводить в судороге руку, как вытянулись пальцы, эти облачённые в тонкую плоть кости. К чёрту всё! Я воздел руку к небесам, позволив ей подать знак любому богу или дьяволу, который мог бы его заметить. Я свистнул сильней, и воздух задрожал. От осыпающегося каменного изваяния, перед которым я преклонил колени, поднялось облачко пыли, и на моих глазах приняло форму печального юноши, одетого по моде прошлого века.

— Зачем ты