Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz

Ознакомительный фрагментс одобрением во взгляде погладила меня по голове и улыбнулась в ответ. Так и закрепилось: если хочешь получать от этой гребаной жизни хоть что-то хорошее – притворяйся и будь прилежным. Никому, кроме тебя, твое унылое дерьмо не нужно.

На кухне мотеля горит свет, и в окне мельтешат силуэты мальчишек. Я отряхиваю подошвы и захожу внутрь. В моей семье никто готовить не умел. Ходили в наши рестораны. В городе их три: два принадлежат отцу, а еще один находится в казино. Дома еду готовила эмигрантка, работавшая у нас на полную ставку и там, где подвернется. Орава детей часто встречала ее после смены, громко крича «мамочка», а я подглядывал из окна, порываясь пойти следом.

Жители из соседних районов, которые пользовались ее услугами в сытные месяцы, называли женщину «прислугой». И слетало это с их губ уничижительно и с пренебрежением. Для статусности. А на деле ни особняка, ни богатств у них, как в моей семье, не водилось. Так… пластмассовые богачи по меркам Гровроуза, которые любили скорее «казаться», чем «кем-то быть». Я же всегда обращался к ней с уважением. И готовила она и впрямь потрясающе.

Мне часто хотелось испытать те ощущения, когда ты переступаешь порог родительского дома – и тебя обволакивает аромат выпечки или жаркого. Это было у Кензи. Я с завистью смотрел на семейную идиллию друга, приходя к нему в гости по выходным. Тогда ничего о болезни его отца я не знал. Никто не знал. Пока все не стало… безвозвратным.

В нос бьет вонь моющего средства, вытаскивая из воспоминаний за шиворот, и к ней примешивается запах подгоревшей на сковородке яичницы, еще горячих тостов и постоянного «посетителя» нашей берлоги – бензинового амбре. Хотя резервуары с топливом под землей давно опустели и для электрогенератора мы вынужденно таскаем канистры с другого конца города, отголоски былой жизни здесь повсюду. В глубоких – пусть и заметенных временем – следах от шин бензовозов на подъезде. В испачканных мазутом перчатках, завалившихся за спинку дивана. В масляных следах на дверных ручках в комнатах мотеля, где останавливались дальнобойщики. И, кажется, в нашу кожу, волосы и одежду, как и в стены, запахи заправки впитались навсегда.

– Где Грейнджер? – Базз вытряхивает остатки чипсов себе в рот, и крошки падают на пол. Я беру веник и аккуратно сметаю их в совок.

– Да дрочит на крыше, – подтрунивает Кензи с леденцом во рту. – Интересно, кто кого: экзистенциальный кризис против Грейнджера. Ваши ставки, господа.

– Эк-зис-те… – Базз пытается выговорить слово, но выходит со скрипом.

Кензи хмыкает и указывает себе на грудь:

– Это как экзоскелет, но внутри.

Базз делает глоток лимонада и смачно рыгает:

– А-а-а! Вот почему Грейнджер такой зануда! Хрупкий? Ему бы подкачаться.

– Придурки, – говорю я, отталкиваю Базза от мусорного ведра и выбрасываю туда крошки. – Это о ментальной броне.

– И откуда столько слов понабрали… – зевает Базз.

Кензи вылезает из-за стола и подхватывает свой блокнот:

– Пойду проверю новенького.

Я отряхиваю руки над раковиной и поправляю тарелки в сушилке. Опять они расставлены не по цветам. Грейнджера удар хватит. «Порядок в доме – порядок в голове», – передразниваю я гнусавый голос. Если с первым помочь можно, то со вторым… Самому бы разобраться.

– Бушь? – Базз протягивает мне шоколадный батончик, жуя и чавкая. – А то последний.

– Не, сам ешь. Спасибо.

На кухню заходит Уиджи. Видок у него весь такой: «Я занят, олухи, чем бы занять и вас». Он ставит у холодильника набитый рюкзак и залпом опустошает стакан питьевой воды, запас которой тоже предстоит пополнить завтра ночью.

Наш лидер и Грейнджер всегда готовятся к вылазкам заранее, чего не скажешь об остальных. Мы предпочитаем тянуть до последнего, чтобы в минуту опасности обосраться со страху и проявить смекалку. По крайней мере, я себя именно так и оправдываю.

Уиджи скрещивает на груди руки, и из его кармана выпадают белые провода от наушников.

– Не хотелось бы лицезреть, как один из вас за еду бегает по роще голышом.

– Не бегал я за еду, – возмущается Базз и высокопарно, несвойственно для него складывает пальцы в щепотку на итальянский манер. – Я бегал за идею.

Уиджи хмыкает:

– Это ты слова Грейнджера повторил, когда он тебя уговаривал светить задницей?

– Ну, допустим.

Пару месяцев назад Грейнджер предложил нам попробовать преодолеть линию билборда без одежды. Снизить, так сказать, сопротивление. Мы посмеялись и, конечно, не согласились. Даже за пару батончиков, которые этот умник ныкает от нас по углам, потому что сам от сахара шарахается, точно вампир от чеснока. Видать, по старой памяти.

Каждый раз, если ему нужно наше участие в его безумных экспериментах, шоколад становится валютой. Как видите, без капитализма ни-ку-да.

– Признайся уже, нудист хренов, – ржу я над Баззом. – Ты бы и без батончиков согласился.

Базз лыбится:

– Ты за кого меня принимаешь? Я и бесплатно задницей сверкать? Да ни в жизнь! Но тебе могу показать и забесплатно.

Он приспускает спортивные штаны, будто на фоне заиграла дешевая музыка из стриптиз-бара. Я хватаю кухонное полотенце и смачно луплю его им под зад. Потом стягиваю его штаны до щиколоток, чтобы Базз не смог меня догнать, и даю деру в коридор.

– Ах ты, мелкий выхухоль! – орет он мне вслед.

Я несусь прочь, хохоча во все горло, а Базз спотыкается, натягивая штаны. Справившись с задачей, он бежит за мной, но я успеваю захлопнуть дверь своей комнаты прямо перед его кривым носом. Затем отклеиваю выцветший постер с фильмом «Пятый элемент» и посылаю воздушный поцелуй в дыру:

– В другой раз, чумба[8]!

Это отверстие Базз оставил кулаком в первые месяцы нашей притирки, и таких отпечатков его гнева по мотелю немерено. Я возвращаю плакат на место и щелкаю кнопкой настенного светильника, который – естественно! – пару раз с треском мигает и только потом тускло загорается под потолком моей конуры.

У меня есть время перед вылазкой, и я планирую отдаться сну. Кровать не заправлена со вчера. Надеюсь, она хотя бы не воняет, как моя одежда в мешке для мусора рядом. Еще немного – и придется клеить у входа виниловую наклейку «Зона биологической опасности». Эту идею подал Кензи, когда зашел в комнату Базза и чуть не задохнулся.

Базз бегает каждое утро. Каждое, ей-богу. Знаю, он делал это и до болезни, пока брат не уехал в горячую точку и… не вернулся. И хоть этот дурень не признается, я уверен: именно наворачивая круги вокруг кладбища, он чувствует себя по-настоящему счастливым. В солнечные дни мне даже кажется, что вместо одной фигуры я вижу две, будто братья бегут плечом к плечу. Но потом протираю глаза – и иллюзия рассеивается.

А с грязным бельем у нас сложности. Приходится раз в неделю таскать барахло в прачечную, а это недалеко от центра города, где постоянно ошиваются фантомы. В такие моменты я проклинаю нежизнь особенно рьяно. Тем более в паре с Кензи, который то мою белую рубашку постирает с черной одеждой, то устроит пенную вечеринку, не рассчитав количество моющего средства.

«Почему никто не выдумал нам стиралку?» – хоть раз размышлял любой из мальчишек. Но потом мы вспоминаем, как поколение до нас притащило из супермаркета целый генератор. Они обеспечили мотель и заправку перебойным светом, и я благодарен им за это. Но не от всего сердца, поскольку таскать канистры – то еще удовольствие.

Спасибо, хоть вода есть. Ржавая, но мы не жалуемся. Не знаю, сколько сменится поколений, прежде чем мальчишки с кладбища лишатся и этого. Поэтому мы своего рода счастливчики.

Стянув через голову толстовку, я подхожу к заляпанному зеркалу в углу конуры и смотрю на свое отражение, напрягая и расслабляя пресс. Свет от лампы подсвечивает витающие в воздухе пылинки и все те недостатки, которые я в себе так ненавижу.

Бока заплыли, хотя стараюсь держать вес. Бицепсы подсдулись вопреки новой белковой диете. А грудные мышцы? Я похож на игрушечного кена, лежащего в корзине «Все за доллар» на гаражной распродаже в самом захолустном районе города.

Бросаю штаны на зеркало – лишь бы это разочарование не видеть – и плюхаюсь на матрас. Под моим весом он с протестом поскрипывает. На комоде лежит батончик, оставленный, видимо, Уиджи. Постоянно пытается меня откормить, аж бесит.

Ничего он не понимает. Никто не понимает.

Рот наполняется слюной при мысли о шоколаде, и я сглатываю.

«Дорогой, пришли результаты твоего взвешивания, – сказала мать, обеспокоенно вглядываясь в экран смартфона, когда мне было четырнадцать. – Ты поднабрал. Давай я и тебе закажу тех овощных смузи?» А я кивал и улыбался, словно болванчик на присоске на передней панели пикапа.

Не подумайте, будто я кукла без своего мнения. Моя мать