Водяной - Константин Паули

Осталось только дать ему возможность указать, чего он от меня хочет. Побродил ещё немного, в одном из встретившихся по пути продуктовых на всякий случай купил заварной супчик и кофе 3-в-1.

Вечерело, я пока не знал, куда мне двигать свою молодую судьбу дальше, я принялся искать себе ночлег. В процессе поисков заскочил в аптеку, купил себе мыльно-рыльные принадлежности и пачку антисептических салфеток.

Поиски жилья на одну ночь привели меня в место, которое было квинтэссенцией современной Москвы — хостел «На Третьем транспортном». Название не врало, гул проносящихся в паре сотен метров машин не смолкал ни на секунду. Хостел располагался в полуподвале и имел отдельный вход, куда надо было попасть, протиснувшись между автомобилями жителей соседнего многоквартирного дома. Само здание было рестораном «У Вазгена» и складом металлических изделий.

Внутри, впрочем, царила своя, особая атмосфера.

За стойкой регистрации сидела девушка с крашенными в морковный цвет волосами и неумело сделанной татуировкой паука в районе уха. При этом у неё было такое выражение лица, будто она лично скорбит по поводу всех, кто несёт грехи человечества. Ее усталость была почти осязаемой, густой, как тот табачный дым в кабинете у Берендея.

— Одну койку, одно место, одна ночь, — сказал я, протягивая паспорт Вадима Купалова.

Она молча взяла документ, щёлкнула по клавишам, взяла с меня деньги и выдала слегка погнутый ключ, где в качестве брелка была потёртая жизнью «таблетка» — электронный ключ от входа в хостел.

— Ваша комната номер три, койка «Б». Постельное бельё на кровати. Душ в конце коридора. Курить нельзя, бухать нельзя, наркотики нельзя категорически. Вы меня услышали? Наркотики за-пре-ще-ны.

Она пронзительно посмотрела на меня, а я промолчал. Чего она доколупалась до наркотиков? Это всё из-за дредов что ли?

— И тихо после одиннадцати. Другие правила распечатаны и висят над фальшкамином.

Она говорила, как робот, чеканя слова без всякой интонации.

— Соседи есть? — поинтересовался я.

— В первой комнате дальнобои, во второй голландцы, — она кивнула в сторону двери, из-за которой доносился громкий смех и обрывки с характерным акцентом — протяжными гласными и мягкими согласными. — В соседней, четвёртой, семья из Таджикистана.

Я усмехнулся:

— Дружба народов.

Администратор даже не подняла на меня глаз и иронию не поддержала. Она просто кивнула, взяла свою сумочку, накинула куртку и, не прощаясь, вышла, заперев за собой входную дверь. Ночная смена, видимо, не предусматривалась. Гости должны были разбираться со своими проблемами сами.

Мои соседи-голландцы оказались тремя высоченными парнями, которые бурно обсуждали что-то, тыча пальцами в экран смартфона. Они окинули меня беглым взглядом и снова погрузились в свой разговор. В комнате пахло пивом и туристическим энтузиазмом.

Я молча бросил сумку на свою койку и вышел. Принял душ, вытерся, обсох и перешёл в общую комнату, служившую одновременно и кухней, и гостиной. Там я и устроился, поел и попил кофе, использовав посуду из кухонного шкафчика. Помыл и убрал за собой всё и стал дожидаться своего часа. Телевизор под потолком беззвучно показывал какой-то музыкальный канал.

Время ожидания я потратил на запуск и изучение программ на смартфоне. Да, говорила мне Светлана, чтобы завёл себе смартфон, а я ленился, не осваивал. Теперь вот навёрстываю.

Ночь — особенное время. Нужно было досидеть до тишины. Настоящей тишины, когда мир засыпает и тонкая грань между реальностями истончается.

Время тянулось медленно. Голландцы угомонились ближе к полуночи. Смех затих, сменившись богатырским храпом. Из соседней комнаты, где жила таджикская семья, не доносилось ни звука и до этого. Я подождал ещё час, прислушиваясь к дыханию дома.

Все спали.

Пора.

Я выбрал самый большой стол в центре комнаты. Протёр его поверхность спиртовой салфеткой, которую предусмотрительно купил в аптеке. Не для чистоты ритуала, мне на физическом уровне хотелось чистоты и гигиены. Затем я достал из сумки свой главный инструмент — туго свёрнутый рулон карты.

Бумага с шуршанием легла на стол. Я расправил ее, и комната наполнилась запахом свежей типографской краски. Огромное пространство от Балтики до Тихого океана. Я достал из кармана коробочку с канцелярскими кнопками и аккуратно закрепил углы карты, натягивая её так, чтобы не было ни единой складки. Образовалась большая ровная поверхность.

Закончив, я замер на несколько мгновений. Успокоил дыхание, очистил разум от суетных мыслей. Мир сузился до размеров этого стола и лежащей на нём карты одной шестой части Земли. Я опустил руку в сумку и извлёк небольшой, тяжёлый бархатный мешочек. Пальцы развязали шнурок, и на ладонь лёг он. Мой друг, мой компас, мой приговор — костяной волчок.

Сейчас он был тёплым, словно живым. Я погрел его в ладонях, не для того, чтобы сделать ещё теплее, а передавая ему контакт со мной. Древние, вырезанные на его боках руны, казалось, тускло светятся в полумраке кухни.

А может и не казалось, может и светились.

Я наклонился над картой.

— Ну что, показывай, куда меня ведёт моя судьба? — прошептал я в тишине.

Мой голос был едва слышен, но волчок услышал. Я поставил его в самый центр карты, примерно в районе Уральских гор, и лёгким, отточенным движением пальцев придал ему вращение.

Волчок зажужжал, как рассерженный шмель. Пару секунд он крутился на одном месте, набирая силу, а затем начал свой бег.

При этом волчок позволял себе наклоняться то в одну, то в другую сторону, не меняя, тем не менее, места нахождения.

А потом он двинулся. Древний артефакт не катился, он словно скользил над бумагой, будто левитируя в миллиметре от поверхности. Его путь был хаотичным и непредсказуемым, как у пса, который ищет в тёмном парке потерявшегося хозяина.

Он метнулся на север, к ледяным берегам, затем резко свернул на восток, пронёсся над Сибирью, вернулся к центру и заметался над европейской частью России.

Я не дышал, следя за его танцем. В этом хаосе была своя логика, недоступная человеческому разуму. Это не был выбор. Это был ответ судьбы на практический вопрос — куда она меня зовёт?

Слушать или нет свою судьбу? Трудный вопрос. Я не был фаталистом в обычном смысле этого слова. Просто за более чем тысячу лет своих жизней я стал к ней, к жизни, относится иначе.

Наконец, его движение стало замедляться. Он описал последнюю широкую дугу над югом страны, и его жужжание стало тише. Ещё мгновение и он замер, вращаясь на одной-единственной точке, как приклеенный. Он крутился всё медленнее и медленнее, пока, наконец, не остановился окончательно, причём даже тогда его кончик эту точку не покинул.

Я