Что это за мать... - Клэй Маклауд Чэпмен

мамочка

Он тянется к моим рукам. Он хочет свою кожу назад.

Хочет своё одеялко.

мамочка

Он забирает кожу из моих рук, и я позволяю ему. Он подносит руки к щели на лице и широко раскрывает её.

А потом съедает.

Всю.

Я наблюдаю, как мальчик начинает трудоёмкий процесс проглатывания сброшенной оболочки целиком. Сначала он берёт кожу с головы и проглатывает её одной полосой. Он не жуёт, просто глотает кусочек за кусочком, позволяя ей скользнуть в горло.

Затем переходит к плечам. Ему приходится запихивать пустые пальцы в рот руками. Сначала один рукав, потом другой.

То же самое с торсом. С талией.

Ноги — последние. Самые большие прозрачные спагетти в мире. Лодыжки проскальзывают между губ, затем пятки, и наконец все десять пальцев.

Голова, плечи, колени и пальцы, колени и пальцы.

Когда он заканчивает, я притягиваю его к себе.

Ты когда-нибудь держала животное, пока оно отдыхает? Не домашнего питомца. Что-то дикое, существо, которое выживает, только если всегда начеку, никогда не расслабляется.

Эта дикая доверчивость. Эта связь. Любовь чего-то природного.

Я чувствую это сейчас. С ним. Ощущаю уязвимость его тела, пока держу его на руках. Бешеный ритм его жужжащегосердца отдаётся в груди.

Этот беззащитный ребёнок. Это беспомощное существо. Он дрожит, и я сжимаю объятия, окутывая его, давая понять, что он в безопасности, что я здесь, пока его кожа снова начинает твердеть.

Кто ты, Скайлер?

В голове материализуется слово, больше похожее на шёпот, чем на мысль. Тулпа . Мыслеформа, ставшая плотью.

Что, если Генри действительно создал этого мальчика?

Что, если я помогла?

ТРИ

Генри прислонился к двери моего номера, когда я заезжаю на парковку, используя косяк как опору. Классическая поза разочарованного отца. Кажется, будто меня сейчас отругают за то, что я вернулась позже положенного. Он отходит от двери только после того, как я глушу двигатель, морщась от заходящего солнца. На свету он выглядит бледным.

— Давай зайдём внутрь, — говорит он, открывая дверь Скайлера и помогая ему выйти, — пока нас никто не увидел…

Любой проезжающий мимом подумает, что видит семью, измученную долгой дорогой, едва волочащую ноги к своему мотельному номеру.

Какая же мы картина.

Кровь Лиззи высохла на ковре в виде узора из ржаво-красных морских анемонов. Мухи роятся над остатками фастфуда и обёртками. Я вижу мечехвоста, его клешни теперь неподвижны, панцирь расколот пополам.

— Почему бы тебе не остаться здесь ненадолго, — говорит Генри, проводя мальчика через бисерную занавеску. — Маме с папой нужно поговорить.

Мы теперь семья ?

— Ты вернулась, — говорит он, когда возвращается.

— Мне некуда идти.

— Могла поехать в больницу.

— Врачи не знали бы, что с ним делать, да?

— Полагаю, нет, — говорит он.

Скайлер просто не такой, как другие дети. Теперь я это понимаю.

— Как это произошло? — спрашиваю я. — Как он стал… таким?

— Сразу к делу…

Я слишком измотана для этого. — Говори.

Он слабо улыбается. — Мысль плюс время плюс энергия . Это твои слова. Именно это, как ты сказала, потребуется, чтобы вернуть его… и ты была права. Посмотри, что мы сделали, Мэди.

— Это были просто слова.

Его улыбка исчезает. — Важно то, что за словами. Слова обретают силу, когда вкладываешь в них всего себя. Видишь, что происходит? Мы вернули Скайлера. Вместе.

— Я ничего не делала—

— Каждый раз, когда мы приходили в эту комнату, ты говорила мне думать о Скайлере. Каждый сеанс — думай о Скайлере. Снова и снова. Думай о Скайлере, думай о Скайлере…  пока он наконец не вернулся.

— Это невозможно…

— Я не смог бы без тебя. Я пытался годами, но ничего не выходило. Пока не встретил тебя.

Это бред. — Генри, я всё придумала.