Голем. Вальпургиева ночь. Ангел западного окна - Густав Майринк

пробыла на лестнице еще около получаса, покуда ночная прохлада, от которой уже начался озноб, и голоса людей, поднимавшихся по ступеням, не привели ее в чувство, напомнив о том, как и почему она здесь оказалась.

Поликсена собралась с духом, встрепенулась, как бы стряхивая с себя последние путы нерешительности, и стиснула зубы, чтобы унять дрожь.

Какая-то смутная тревога гнала ее в сторону Далиборки и вместе с тем наполняла свежими силами. Чего она, собственно, хотела? Выведать, что там замышляют темные личности? Предупредить Оттокара об опасности, которая, возможно, угрожала ему? Она и не пыталась уяснить цель своих действий. Поликсена была слишком горда, чтобы отступиться от уже принятого, пусть даже совершенно бессмысленного решения, продиктованного лишь честолюбивым желанием продемонстрировать самой себе собственную смелость и выдержку. Эта гордость мгновенно подавила мелькнувшее было сомнение, не разумнее ли отправиться домой и улечься в постель.

Не теряя из виду мрачный силуэт башни-гладоморни с ее каменным колпаком, которая служила сейчас надежным ориентиром, Поликсена поднималась по крутому склону, покуда не приблизилась к воротам, выходившим на Олений ров.

Она уже почти поддалась не вполне осознанному порыву войти под сень старых лип и постучать в окошко Оттокара, как вдруг где-то внизу послышались негромкие голоса и она увидела вереницу черных фигур. Эти люди, вероятно, и двигались вслед за ней по ступеням лестницы, а теперь, ломясь сквозь кустарник, подходили к башне.

Поликсена вспомнила, что в стене башни над самой землей было пробито круглое отверстие, через которое, хоть и не без труда, можно пролезть внутрь. Голоса, звучавшие все глуше, и шум осыпавшихся камешков позволили ей заключить, что именно этой лазейкой воспользовались странные ночные посетители Далиборки.

Поликсена, быстро, несколькими прыжками одолев раскрошившиеся ступени, скользнула в глубь двора и подбежала к домику смотрителя, к единственному озаренному тусклым светом окну.

Поликсена прижалась щекой к стеклу, затемненному зелеными ситцевыми занавесками.

— Оттокар! Отто-кар! — шепотом произнесла, скорее даже выдохнула она.

Из комнаты донесся чуть слышный скрип, как будто в кровати заворочался разбуженный человек.

— Оттокар?! — Она легонько постучала пальцами по стеклу. — Оттокар?

— Оттокар? — эхом повторил чей-то шепот в комнате. — Оттокар, это ты?

Разочарованная, Поликсена хотела уже отойти от дома, но тут кто-то заговорил слабым, словно издалека долетавшим голосом. Это было похоже на речь дремлющего человека, который, почти беззвучно шевеля губами, говорит сам с собой.

Невнятное бормотание, тихая жалоба, прерываемая долгими паузами, когда можно было расслышать шуршание, будто чья-то рука беспокойно шарит по постельному белью.

Поликсене показалось, что она слышит фразы молитвы Господней: «Отче наш…» Чем острее становился слух, тем отчетливее он улавливал тиканье ходиков. И постепенно у нее возникло ощущение, что тусклый, почти безжизненный голос давно знаком ей.

Вот как будто слова другой молитвы. Но не понять, в чем их смысл и ради кого они произносятся.

И тут из каких-то глубин памяти всплыл смутный образ, связавший этот голос с добрым лицом пожилой женщины в белом чепце. «Это, несомненно, приемная мать Оттокара, но ведь я ни разу в жизни не видела ее».

И память вдруг как прорвало.

«Спаситель распятый! Венцом терновым…» — эти слова те же самые уста выпевали давным-давно над детской кроваткой. Поликсена, словно воочию, вновь увидела молитвенно сложенные морщинистые руки и склонившуюся фигуру женщины, которая сейчас лежит там, в комнате, — беспомощная, измученная подагрой старушка. Конечно же, это та самая старая няня, которая когда-то нежно гладила ее и убаюкивала колыбельными песнями.

Потрясенная, Поликсена слушала почти невнятную, прерывистую речь, этот голос отчаяния и надежды:

— Пресвятая Дева, Матерь Божья, благословенна Ты среди жен… не дай сбыться моему сну… отведи беду от Оттокара… взыщи с меня за грехи его… — Конец фразы помешало разобрать тиканье часов. — Но если чему быть, того не миновать, и Ты не пожелаешь отвратить от него это, сделай так, чтобы я оказалась заблудшей и не тяготела вина над той, которую я люблю. — Последние слова пронзили Поликсену стрелой, попавшей в самое сердце. — Избави, Пресвятая, его от злой силы тех, что в башне умышляют убийство…

Не слушай меня, когда я в муках молю Тебя послать мне смерть.

Утоли его жажду, но не дай ему обагрить свои руки кровью человеческой, угаси его жизнь прежде, чем он замарает их смертоубийством. И если для этого нужна жертва, продли дни моих мучений и сократи его дни, чтобы он не мог совершить грех… И не возложи на него вину за то, к чему его влечет злой рок… Я знаю, он идет на это только ради нее…

Но молю тебя не винить и ее. Тебе ведомо, я любила ее с первого дня, как свое родное дитя. Дай же ей, Пресвятая…

Поликсена отскочила от окна и побежала прочь. Она чувствовала, что вот-вот прозвучат обращенные к небу слова, которые прожгут своим огнем портрет, заключенный у нее в груди… И противилась этому так, будто ею повелевал инстинкт самосохранения. Вселившийся в нее призрак покойной графини чуял угрозу изгнания из живой груди назад, в галерею мертвецов, под своды дворца барона Эльзенвангера.

В среднем ярусе Далиборки, в жуткой каменной чаше, куда слуги карающего правосудия некогда бросали своих жертв, обреченных на сумасшествие и голодную смерть, собралась группа мужчин. Они уселись на полу, образуя тесный круг, в середине которого зияло отверстие. Через этот черный зев спихивали в подвал трупы замученных и казненных.

В стенных нишах горели ацетиленовые факелы, их слепящий свет, казалось, смывал краски, обесцвечивая лица и одежды собравшихся, сглаживая неровности и как бы разлагая все видимое пространство на две контрастные стихии: голубоватую снежную белизну и черные, как деготь; тени…

Поликсена неслышно поднялась в темное помещение, куда приходила на свидания с Оттокаром. Она опустилась на пол возле отверстия, соединявшего два яруса, и начала наблюдать за тем, что происходит внизу. По всей видимости, участниками сходки были главным образом рабочие машиностроительных и военных заводов — широкоплечие мужчины с суровыми лицами и чугунными кулаками. Сидевший возле русского кучера Оттокар с его субтильной фигурой выглядел в этом кругу просто ребенком.

У нее создалось впечатление, что он вообще не знаком с этими людьми, так как даже никого не знал по имени.

В стороне от них на какой-то каменной глыбе притулился человек с опущенной головой. Казалось, он спал. Это был актер Зрцадло.

Русский, вероятно, только что закончил речь, которую она не успела услышать, именно ему адресовались самые разные вопросы. Из рук в руки передавали брошюру, выдержки из которой он, должно быть, цитировал.

— Петр