О любви побеждающей - Елена Викторовна Кононенко

я, конечно, не дала. Девочка родилась хорошенькая, толстенькая. Антон, наклони ухо, я тебе скажу что-то по секрету: у нас после войны тоже непременно будет девочка. Слышишь, дурачок? Думаешь, не справлюсь с двумя ребятенками? Справлюсь! Да и Мишка уж будет побольше. Спокойной ночи, милый. Я устала и зверски хочу спать. Не скучай без меня и не беспокойся за нас, — не сахарные — не растаем. До послезавтра! Ольга».

Лейтенант получил письмо номер шестьдесят восемь перед опасным полетом. Оно согрело его. Он слышал бодрый голос Ольги, смех сына…

«Не сахарные — не растаем. Молодчага Ольга» — подумал он благодарно и твердыми шагами пошел к самолету.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

Мать подошла к окну, побелела и охнула.

— Что же это такое! Боже мой… Наталку… Наталочку… Изверги! Что же это такое! Юрко…

— Мама, что ты? Ты что про Наталку? — рассеянно спросил Юрко, занятый своими мыслями. Он отвел глаза от сапога, который чинил, взглянул на мать и вздрогнул, понял: она говорит о том, что там за окном, о чем-то страшном…

— Ма-ама! — вскрикнул он, подбежал к окну и упал, как подкошенный, к ногам матери.

Два немца волокли под руки Наталку. Она была в одном платье. В том самом дымчатом платье, в котором приходила, бывало, в школу. Светлые косы ее растрепались. Наталка вырывалась из рук немцев. Тоненький стан ее метался из стороны в сторону, как стебель на ветру. Наталка плевала в немцев, кусала их руки, царапалась. Они отбивались, хохоча.

— Гут, гут! Браво! — кричали они полупьяными голосами. — Вот она какая. Это есть темперамент!

У Наталки лопнуло платье и обнажилось худенькое полудетское плечо. Наталка прикрыла его ладонью и разрыдалась.

…Юрко очнулся.

— Напугал ты меня, — шептала в слезах мать, — никогда с тобой такого не было… Замертво свалился. Жалко стало ее?.. Еще бы не жалко! Проклятые! У нас весь дом плачет.

— Вместе учились, — сказал Юрко, с трудом разжимая зубы. У него болело все тело и даже кожа на голове.

— Что ж это делается, — вздохнула мать, — шестнадцать лет девченке… Погодки вы… И как они ее нашли?! Столько недель мать прятала. В казино теперь повезли… или на квартиру к начальнику. Господи, какая жизнь страшная. И когда все это кончится!

— Я пойду на улицу, — стуча зубами, сказал Юрко. Он поднялся, накинул пальто. Он все еще был, как во сне.

— Юрко! — рванулась к нему мать. — Юрко… Смеркается… На улицу не ходи, во дворе постой… Еще схватят!

— Я не девочка и… хромой, — угрюмо ответил он.

Юрко вышел во двор. Ему надо было куда-то итти, что-то делать. Во дворе его остановили ребята.

— Где ты был? — сказал кто-то из них. — Наталку Осипенко из вашего класса фрицы увели.

Они протянули ему серый лоскуток. Юрко схватил его, спрятал в карман и, прихрамывая, выбежал за ворота. Ветер гремел сорванными крышами. Зияли слепые глазницы домов. И между ними пылал закат. Как зловеще было это багровое солнце, оно, казалось Юрко, не предвещало ничего доброго.

С ужасом вспомнил он, что ни разу не сказал Наталке о своей любви. Весь год, весь девятый класс… А потом пришли эти! Наталка жила в выемке стены, заставленной большим платяным шкафом. Как в могиле… И он тоже, как в могиле. Еще хуже. Он чинит сапоги паршивым немцам. Всякий раз, когда он забивает гвозди в подметку, ему кажется, что он заколачивает свой собственный гроб, в котором похоронено все — юность любовь, мечты, будущее, все!.. Быть рабом — хуже смерти. В тысячу раз хуже!

…Почему он ничего не сказал Наталке? Они виделись каждый день. Нет, она знала. Не могла не знать. Разве не чувствовала она, как у него замирало сердце, когда она входила в класс? Разве не встречались их глаза? Правда, он резко отводил их, так резко, что на ее щеках выступал румянец.

Однажды они оформляли вместе стенную газету.

— Юрко, — сказала она, вдруг краснея, — это правда, что ты презираешь девочек?

— Да! — он не глядел на нее.

— За что?

— За все. За все фигли-мигли.

Он так и сказал: «фигли-мигли» и дерзко, почти грубо, засмеялся. У Наталки дрогнули губы. Она взметнула на него огромные свои серо-синие глаза. Ни у кого на свете, думал Юрко, нет таких ясных и вместе с тем тревожных глаз…

— И меня? — робко спросили глаза Наталки.

Он посадил кляксу синей туши на красивый заголовок газеты, на первые буквы слов «Наша юность». Их головы были так близко, что они слышали дыхание друг друга. Не отрываясь, смотрели они на эту синюю каплю, которая выросла на их глазах сначала в озеро, потом в море, потом в океан и океан этот подхватил их обоих, закружил и понес на своих пенных сияющих гребнях… Их обдало жаром и они зажмурили глаза, словно от какого-то ослепительного света. Что это было? Или это коснулась душ их пламенным крылом своим та волшебная Жар-птица, которую тысячи поколений называют первой любовью? Очнулись они тоже вместе.

— Юрко! — сказала Наталка испуганно, — а глаза ее счастливо сияли. — Что мы наделали!

— Ничего, — ответил он твердо, по-мужски, ощущая в себе такой прилив жизненных сил, какого еще никогда не знал. — Давай скорей чернильную резинку. Никто не узнает…

Вместе они поправляли заголовок. Им вдруг стало безудержно весела, хотелось дурачиться, как первоклассникам.

— Юрко! У тебя на носу тушь, — засмеялась Наталка. Она схватила резинку и стала тихонько и нежно стирать пятнышко с его носа. Длинный пушистый локон Наталки был совсем близко от его губ. Он хотел коснуться этого локона, хотел сказать и не осмелился. Сладостная тоска сковала все его существо.

…Юрко прислонился к стене полуразрушенного дома, вытащил из кармана серый лоскуток и вскрикнул — он понял, что это клочок дымчатого платья.

«Наталка! Наталка! Нельзя же так… Что же делать? Что придумать? Наталка… любимая… милая… чайка моя золотая…» Впервые он не стыдился ласковых слов и не искал их, они сами срывались с уст. Он прижал лоскуток к лицу.

Багровое солнце провалилось куда-то в развалины, сразу стало чернеть вокруг и только осколки стекол на земле горели, точно золотые перья растерзанной немецкими сапогами Жар-птицы.

Юрко задыхался. «Куда бежать? В казино?» Во весь дух мчался он к фисташковому дому, которого так боялись все местные женщины. Из окон этого дома днем и ночью Слышались звуки музыки, пьяное ржанье немцев, страшный смех и плач девушек…

Тяжело дыша, остановился он там, откуда хорошо были видны окна… Как волченок, запертый в клетку, бегает