Вечный день - Юлиус Фучик

Но идти было все тяжелее.

Заснеженные колючие ветви сбили платок на плечо и цеплялись за ее короткие волосы. Лицо жгло ветром, морозом и иглами елей. А ноги! Отвыкшие от ходьбы, с только что зажившими десятками рубцов, они болели, пекли, будто к ним присосались пиявки. Ей хотелось сесть, сбросить со спины мешок, который становился все тяжелее, погрузить горящие ноги в снег, сидеть долго, долго…

Но она знала: если сядет, будет еще тяжелее, и вряд ли ей тогда встать…

Так шла Мадленка, шла во тьме, в холоде, одна-одинешенька, будто потерянная в ельнике, которому, казалось, не было конца-краю, мысли ее прерывались от боли, но она шла, а по щекам ее текли слезы.

Только когда перед ней забелел снеговой скат, когда она в темноте разобрала, что дошла до Челенца, она сбросила с плеч тяжелый мешок, села, закрыла лицо руками, ногти помимо ее воли впились в лоб и как будто окружили острым игольчатым забором ее смятенные мысли.

И все это были мысли печальные, безнадежные, такие, каким казалось Мадленке ее собственное положение.

«Ох, мама, — который раз повторяла она. — Мама моя, как же это я от вас ушла? Без доброго слова… Не простясь. Ведь я тут пропаду… Не могу больше, мама… Ведь нельзя было так».

— Не могу… — повторила она вслух и испугалась этого чужого, хриплого голоса.

«Правы были Володя и отец, это мне не под силу, — думала она дальше, — тяжко, как тяжко!.. А если Кубанька ошиблась?.. Вряд ли. Но если…» — Ногти глубже врезались в кожу, то, что пришло ей в голову в следующую минуту, было так страшно, что она совсем потерялась.

Мысли, огражденные острым забором ногтей, бились, как птицы в сети.

«Мышеловка! О мышеловке говорила тетка! И я помогла. Эта «барышня», конечно, узнала обо мне… Что я из отряда… Пронюхала, что тетка ходит к нам… Она не могла знать, что сегодня мы ждем связного, рассчитывала на то, что после ее сообщения кто-нибудь сразу побежит наверх… И те звуки, что как будто слышала я на просеке и теперь по дороге… это за мной идут! Ну конечно! На лыжах! Они хотят узнать дорогу к партизанам! И я их веду… Дала обмануть себя, как Зузанка… да, как Зузанка…» — Мадленка оглядывается.

«Нет, глупости, не пошли бы, а если бы пошли, догнали бы меня и заставили бы, как Зузанку… вести их… Нет, это не они, мне почудилось!.. Боятся нас… наших! Нет, надо идти, хватит отдыхать, обойду с Вепорской скалы… Выдержу… Должна выдержать, мама, должна!..»

Поднялась Мадленка, поправила мешок, платок завязала, прислушалась еще раз и сделала несколько шагов. Закоченевшие, как будто неживые, ноги вынесли ее на другую вершину, вынесли и на третью, на Вепорскую скалу, но уже на самой вершине подломились… Когда Мадленка падала, она ударилась головой о какой-то камень и покатилась вниз по крутому склону. Наконец, потерявшая сознание, она зацепилась за елки, росшие у самого Зузанкина колодца…

Долго ничего не помнила Мадленка, очень долго не понимала, что происходит вокруг.

А в это время многое изменилось…

Если бы ноги не отказали ей, если бы несли ее еще метров двести до хаты на Грбе, она бы пришла в партизанский штаб одновременно с десятником бригады десантников — Томашем Палтусом.

Мадленкин брат Томаш, который прилетел из Советского Союза в середине октября, так и не смог увидеть своих до самого конца восстания. Подразделение Томаша выступало тогда совсем в другом направлении, на Пылевую. В декабре, как и соединение Осмолова, Томаш застрял в Гандлях, и только теперь, через два месяца, его послали из освобожденного Балога к Вепорской группе на Грбе с приказом перейти линию фронта и присоединиться к Советской Армии. Из Балога послал Томаш привет домой, но не знал, успел ли Никита передать его, а Никиту немцы повесили в Межброде…

Может быть, радость встречи с братом придала бы Мадленке сил для новой тяжелой дороги через линию фронта…

Но она лежала в снегу и не знала даже того, что ночью пришла на Грб жена Майера и сообщила о застреленном партизане, о готовящемся походе против отряда и о том, что утром из Липовой по направлению к Паткошке уйдет автомашина с самим генералом Гёффле, который едет проверять восточные объекты.

Не знала она о бурном военном совете, на котором командир бригады Каличенко решил, что на рассвете все, как велит приказ, перейдут на Балог, но пятеро добровольцев останутся в засаде, схватят генерала и потом догонят остальных. Командиром этой группы назначили Володю Жолновского, с ним был и Томаш.

Утром, возможно, в то самое время, когда партизанские пули застучали по обшивке серого автомобиля, когда Йожо Майер от злости, что в машине генерала не оказалось, застрелил перепуганного шофера, а Томаш с Володей вытянули из автомобиля раненого капитана Штайнбуха, липовского коменданта, и вопящую фрейлейн Габи, возможно, именно в ту минуту Мадленка пришла в себя…

Она оперлась о локти и с трудом подвинулась. В глазах ее потемнело, и голова снова упала на снег. Закоченевшими пальцами она набрала немного снегу и приложила ко лбу.

Голове полегчало, в глазах прояснилось.

Где она?

Мало-помалу она начала все вспоминать. Только… Как же это? Было темно, ночь, а теперь светло…

Как же это?

Обо всем она вспомнила, и как упала, но что было потом?..

Дрожащими руками она прикоснулась к голове. Видимо, ударилась и потеряла сознание. Надолго?

Она посмотрела вверх.

Небо было затянуто серыми снеговыми тучами.

Мадленка терзалась. «Что, если я лежала тут весь день?.. Что, если долго еще не приду к нашим?..»

Она села и посмотрела вокруг себя.

Над головой ее чернел верх Вепорской скалы, под ногами, на дне Грбской долины, торчали сероватые неподвижные бугорки — заснеженный редкий молодняк. С места, на котором сидела Мадленка, пастушья хата казалась маленькой потерянной шкатулкой. Неизвестно, когда Мадленке на ум пришло это сравнение — сразу же или потом, когда она убедилась, что хата пуста, — найденные шкатулки чаще всего бывают пустыми…

Из трубы не шел дым, а Володя с грустной и злой усмешкой рассказывал, что только в дровах нет у них недостатка! Во всей долине никого, никого не было видно, никто не сторожил хату, во всей долине не было видно никого, кто бы носил воду, рубил дрова или просто сидел, стоял, ходил… Всюду пусто, тихо…

Мадленка глядела вниз, напрягая зрение, слух.

Теперь