Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

Знаю, с уважением. К тому же он сам первые годы служил интендантом при фельдмаршале Бутурлине, — спокойно ответил Павел Иванович. — И великий полководец утверждал, что готов отдать десять отважных офицеров за одного дельного снабженца.

— Однажды в Альпах Суворов взял снежок, — усмехнулся Георгий Константинович, — дал его первому солдату в строю и приказал передавать дальше по шеренге. Когда альпийский снежок дошел до последнего солдата, от него осталась только вода. И Суворов сказал: «Вот точно так же все проходит через руки интендантов». Что скажете, дивинтендант?

— Вы лично присутствовали при этом? — спросил Драчёв.

— Я читал, — ответил Жуков.

— Где?

— Не помню.

— И не вспомните. Потому что таких свидетельств о Суворове нет нигде. Это байка. Как и многие другие байки про интендантов. Можете мне поверить, я все прочитал, что есть о Суворове в библиотеках.

— Комкор Петин в вашу бытность командовал СибВО? — спросил Жуков, недовольный тем, что анекдот не произвел должного впечатления, не посрамил всю интендантскую службу.

— Так точно, — ответил Павел Иванович. — С ноября двадцать пятого по ноябрь двадцать восьмого.

— Стало быть, вы вместе разворовывали имущество СибВО?

Драчёв не поверил своим ушам. Неужели и впрямь прозвучал этот нелепый и страшный вопрос?! Словно саблей напополам разрубили его от плеча до пояса.

— Слушай, ты, комдив Жуков!.. — выпалил он, едва не задыхаясь.

— Слушаю, дивинтендант. Драчёв, кажется?

— Слушай, ты!.. Знаешь такое выражение «япона мать»?

— Слыхал, слыхал.

— Так вот, иди-ка ты к японой матери!

Драчёв развернулся и зашагал прочь.

Глава двадцать девятая

Разлука продолжается

Когда Павел Иванович рассказал Василию Артамоновичу о том, как закончилась его монгольская эпопея, тот хлопнул себя ладонью по коленке:

— Вот молодец!

Драчёв в ответ глубоко вздохнул:

— Два года прошло с того дня, как я отправил Жукова к японой матери, а до сих пор мучают угрызения совести, что не сдержал тогда обиды.

— Тебе незачем терзаться угрызениями совести. Совесть твоя чиста.

— Не скажи. Ведь в итоге получилось, что этой ссорой я избежал дальнейшего участия в Советско-японской войне. Вернувшись тогда в Улан-Батор, я сказал: «Ну, девочки, собирайтесь, конец нашей монгольской жизни». Мария, выслушав меня, одобрила мой поступок, но несколько ночей мы ждали всего, чего угодно, вплоть до моего ареста. На следующий день Ворошилов прислал Жукову ответ с полным одобрением плана действий. Тогда же пришел приказ об освобождении Фекленко и назначении на его место Жукова. Начальником штаба вместо Кущева был назначен комбриг Богданов, изначально прибывший в качестве наблюдателя. А Штерн координировал действия советских и монгольских войск. И они вместе — Жуков, Штерн и Богданов — разгромили японцев на реке Халхин-Гол. Комдив Жуков стал комкором, за победу над японцами получил звезду Героя Советского Союза и орден Ленина. Командарм Штерн тоже был удостоен звезды Героя, но в июне прошлого года его арестовали по обвинению в участии в заговоре Тухачевского, и недавно я узнал, что осенью его расстреляли где-то под Куйбышевом. Комбриг Богданов получил ордена Ленина и Красного Знамени, но вскоре он тоже подвергся аресту, получил четыре года ИТЛ. В прошлом году амнистирован, командовал дивизией, оборонявшей Смоленскую область. Где теперь, не знаю. Смушкевич, он же Генерал Дуглас, ликвидировал превосходство японской авиации и обеспечил разгром врага в небесах над Монголией, за что получил звание дважды Героя Советского Союза. Но первым дважды Героем стал не он, а летчик его эскадрильи Сергей Грицевец, веселый белорусский парень, майор лет тридцати, не больше. Такие подвиги совершал! Двенадцать побед. Двенадцать сбитых самолетов противника. Когда командир части майор Забалуев упал на японской территории, Грицевец приземлился рядом с его самолетом, затащил Забалуева к себе в кабину и улетел под самым носом у япошек. Из Монголии его перебросили на Украину для участия в Польском походе... И представь, какая нелепая гибель! Несчастный случай на аэродроме, столкновение двух самолетов, и замечательному веселому парню отрубило винтом голову.

— Какой ужас! — воскликнул Арбузов. — Получить второго Героя и тут же так нелепо погибнуть.

— Но еще хуже обстояло дело со Штерном и Смушкевичем. Оба герои Испании, оба доблестно руководили и воевали на Халхин-Голе, оба затем прошли через Финскую. А в мае-июне сорок первого оба вдруг подверглись аресту по дикому обвинению в троцкистском заговоре. Ну как так-то? И я знаю точно, что оба уже расстреляны осенью.

— Да, темна вода во облацех, — вздохнул повар.

— Но каково мне-то было покидать Монголию в самый разгар военных действий! — воскликнул горестно главный интендант. — Я идеально наладил поставки, Чойбалсан считал меня братом, но вдруг является Жуков, и я лечу вверх тормашками назад в СССР. Что обо мне могли подумать? Что я испугался эскалации конфликта?

— Ну, ты же не сам подал рапорт о переводе!

— Нет, конечно. Я послал оскорбившего меня грубияна к японой матери и смиренно ждал своей участи. А в это время он накатал на меня рапорт Ворошилову, Ворошилов связался с Чойбалсаном, тот отозвался обо мне в самых лестных выражениях, и меня не под трибунал, а в Харьков, на преподавательскую деятельность.

— А почему в Харьков?

— Потому что в Харькове с тридцать пятого года появилась Военно-хозяйственная академия РККА. Точнее, воссоздана. До революции уже существовала Интендантская академия, после революции она была преобразована в Военно-хозяйственную академию РККА, но в двадцать пятом расформировали, а через десять лет воссоздали. И вот я, вместо того чтобы снабжать действующие части Красной армии в Монголии, отправлен в тыл старшим преподавателем кафедры снабжения и войскового хозяйства. С передовой — на задворки. Честно сказать, не верилось. Мы уж готовились к тому, что меня арестуют.

— А чего еще было ожидать при Ежове-то?

— Какой Ежов, перекрестись! Ежова к тому времени расстреляли, Берия уже вместо него стал. Но все равно мы опасались. Жена изображала радость: «Наконец-то в нормальных условиях жить будем!» И то сказать, быт в Улан-Баторе только начинал налаживаться, а зимой морозы такие, что околеешь, до пятидесяти градусов. Девочки простужались. Да и ветер по великой монгольской равнине не кончает дуть. Дует и дует, зараза! Приезжаем в Харьков...

— Столица Украины...

— Нет, с тридцать четвертого уже Киев был столицей Украины. Но столичный лоск еще в Харькове ощущался. И теплынь! Думали, куда нас запихнут жить? А нам квартиру в центре города, на