Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

Хьюз, который в частном порядке тоже находился в это время в английской столице, дал понять французам, что при сохранении подхода, который был характерен для Пуанкаре, они не смогут рассчитывать на американскую помощь 72. В результате спорные вопросы договорились решать в рамках репарационной комиссии с добавлением к ее составу американского представителя и на условиях единогласного принятия решений.

Еще одна дискуссия возникла о том, следует ли приглашать к участию в таких спорах представителей Германии. Французы опять возражали, доказывая, что по условиям Версальского договора немцы могли только знакомиться с выносимыми репарационной комиссией решениями, но никак не принимать участие в их обсуждении. Но здесь им пришлось уступить. Франция согласилась с тем, что план Дауэса выходит за рамки мирного договора и, следовательно, он не может быть навязан Германии. Поэтому ее участие в спорах по всем вопросам, касающимся плана Дауэса, абсолютно естественно. Вообще, несмотря на возникавшие разногласия, Лондонская конференция отличалась удивительным миролюбием. Не было, как прежде, требований «заставить» Германию принять какие-то условия под угрозой применения к ней очередных санкций. Все понимали, что такой подход исчерпал себя и решать спорные моменты необходимо путем достижения согласия на переговорах. Или, при невозможности договориться, — передавать вопрос на рассмотрение арбитража. В этом плане Лондонская конференция стала поворотным этапом во взаимоотношениях Союзников с Германией. Хотя некоторые принципиальные вопросы на ней решить не удалось.

Когда немецкая делегация появилась в Лондоне, она очень хотела добиться скорейшего вывода оккупационных войск из Рура. Это полностью соответствовало рекомендациям Дауэса. Вначале французы вообще не собирались обсуждать этот вопрос, поскольку он не входил в утвержденную повестку конференции. Но затем все-таки пошли на это. Полностью добиться своего немцам не удалось. Франция согласилась освободить Рур лишь через год, но, в качестве некоторой компенсации, Союзники обещали немедленно вывести Германию из-под санкций 1921 года и уже осенью освободить Дортмунд и ряд важных портовых городов на Рейне 73. Правда, оккупация значительной части Рура продолжалась еще год, как и принудительные поставки угля и кокса во Францию и Бельгию. Но в любом случае после Лондонской конференции Германия снова могла почувствовать себя единым экономическим организмом. 9 сентября были отменены все таможенные барьеры с оккупированными территориями на западе страны, а германские шахты и промышленные предприятия, находившиеся под внешним управлением, возвращены прежним владельцам.

Итак, план Дауэса был одобрен всеми сторонами и стал официальным документом, регулирующим выплату Германией послевоенных репараций. Важно, что в отличие от всех предыдущих решений, этот план не был навязан Германии. Она приняла его добровольно, а значит, исчезал мотив, позволявший в дальнейшем саботировать подписанное всеми финансовое примирение. Участники событий тех лет очень высоко оценивали случившееся. «В течение нескольких месяцев, — писал бывший главный бухгалтер репарационной комиссии Джордж Олд, — проблема репараций прониклась совершенно иным духом. Была создана новая система для их взимания, и будущее Европы, которая еще год назад имела перспективу полной дезинтеграции, предстало в совершенно другом свете» 74. Лидер британских консерваторов Стэнли Болдуин, победив на парламентских выборах в октябре 1924 года, постарался успокоить покидавшего пост премьер-министра Макдональда: «Вы совершили, по крайней мере, одно хорошее дело — провели Лондонскую конференцию» 75. Конечно, многие понимали, что план Дауэса через какое-то время может подвергнуться различным дополнениям и модификациям, но он создавал хорошую основу для дальнейшего урегулирования вопросов, остававшихся открытыми после окончания мировой войны. «Я не даю плану Дауэса больше трех или четырех лет, — написал после окончания Лондонской конференции посол д’Абернон, — затем его надо будет совершенствовать. Но финансовая основа для улучшения дипломатических отношений — налицо» 76. Через шесть лет после завершения мировой войны в Европе, наконец, появлялась надежда на установление прочного мира.

Вслед за финансовым примирением наступал черед следующего принципиального вопроса — обеспечения безопасности восточных границ Франции. Говоря точнее, надо было сделать так, чтобы Франция почувствовала себя защищенной от возможной агрессии в будущем со стороны Германии или хотя бы перестала везде и всюду говорить о наличии такой угрозы. Для этого необходимо было кардинальное улучшение франко-германских отношений. Добиться этого было чрезвычайно трудно. Немцы и французы имели настолько длинную историю взаимной вражды и недоверия, что ждать от них серьезных шагов в направлении дружеских отношений не приходилось. Во Франции хорошо помнили и саму войну, и постоянные угрозы Германии в довоенный период. В свою очередь, в памяти немцев были свежи французские требования на Парижской мирной конференции и постоянные третирования и унижения их страны Францией в течение всех послевоенных лет. План Дауэса был хорош именно тем, что его авторам удалось избежать многочисленных политических ловушек и уложить решение репарационных вопросов исключительно в экономические рамки. Вопросы безопасности, естественно, требовали иного подхода.

Середина 1920-х годов стала временем больших изменений в политике главных европейских держав. С большой политической сцены постепенно сходили политики, причастные к возникновению мировой войны и послевоенному урегулированию. Они слишком долго пребывали на первых ролях. Кто-то из них умирал, другие передвигались на задворки политической жизни. Это был естественный для любого демократического общества процесс. В Англии ушли из большой политики Ллойд Джордж и Бонар Лоу, Бальфур и Керзон. Из французской политики мучительно долго и неохотно уходил Пуанкаре. Покинувший политическую сцену раньше многих других Клемансо с разочарованием наблюдал за тем, что происходило в Европе, и напоминал о себе лишь гневными филиппиками, которыми он изредка разражался из своего политического небытия. Им на смену приходили новые лидеры. Англичане Рамсей Макдональд, Стэнли Болдуин, Остин Чемберлен, французы Эдуард Эррио и Аристид Бриан были, конечно, известными людьми в политике, но никогда не играли в ней главных ролей (за исключением Бриана), и их прошлая деятельность не была связана с той послеверсальской политикой, которую теперь надо было пересматривать.

В Веймарской республике ситуация существенно отличалась. Про Германию первой половины 1920-х годов скорее можно было говорить как об объекте европейской политики, но не ее полноправном субъекте. Там в послевоенные годы происходила настоящая министерская чехарда. Веймарские политики не оказывали большого влияния на европейские дела. Достаточно сказать, что в первые пять послевоенных лет в Германии сменились восемь канцлеров и девять министров иностранных дел. Десятым по счету министром в августе 1923 года стал Густав Штреземан, и ему удалось надолго задержаться на этом посту. В течение шести лет, до самой смерти в 1929 году, Штреземан, этот, как его называл Ванситарт, «лучший из немцев, имевшихся в наличии» 77, олицетворял собой внешнюю политику Германии. Под его руководством Веймарская республика стала постепенно возвращаться в европейскую политику, и Лондонская конференция значительно ускорила