Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

и поляки, скрепя сердце, соглашались на это. Скшиньскому нужен был весомый успех. Он жаловался Чемберлену, что ведет за политику Локарно неравную борьбу в сейме, что польское общественное мнение относится с настороженностью к Локарнским соглашениям, что немцы по-прежнему вынашивают в отношении его страны реваншистские замыслы 219. Хотя Скшиньский и готов был к компромиссам, любые предложения, однако, разбивались о непреклонную позицию Испании и Бразилии. «Локарно должно быть вписано в Лигу, а не Лига в Локарно», — заявлял бразильский представитель А. Мелло-Франко 220. Правда, он сам, как и англичане с французами, пытался добиться изменения бразильской позиции, но президент Бернардис просто не отвечал на поступавшие в его адрес запросы. «С президентом Бразилии не удается связаться. Похоже, он отправился в джунгли и скачет там с ветки на ветку», — грустно пошутил Штреземан накануне закрытия Ассамблеи 221. Американцы, с интересом наблюдавшие со стороны за разгоревшимся скандалом, уверяли всех, что если бы их страна состояла в Лиге, Бразилия не посмела бы так вести себя 222.

16 марта в Берлине получили красноречивую телеграмму от германской делегации в Женеве: «Alles ist kaput!» (Все кончено!) 223. Немцам было от чего прийти в уныние. Вопрос об их членстве в Лиге был отложен до сентября. Германской делегации приходилось возвращаться домой с пустыми руками. А ведь вступление в Лигу Наций с постоянным членством в Совете закрыло бы рот многим критикам Локарно. В Женеве Германия должна была не просто полноценно вернуться в мировое сообщество, но и возвратить себе утерянный статус великой державы. Теперь этого надо было ожидать еще полгода. В Германии росла оппозиция правительству. Сразу после Локарно коалицию покинули националисты, и их примеру могли последовать другие партии. В печати Штреземана называли «дьявольским гением Германии». Все это сопровождалось давлением со стороны Советской России, требовавшей от Берлина прекратить попытки вступить в Лигу Наций. Германия еще раньше, во времена Рапалло, дала устное обещание Чичерину не вступать в Лигу отдельно от СССР, и советский посол Н. Н. Крестинский постоянно напоминал об этом Штреземану. Германии не удалось устранить советские подозрения в своей новой прозападной ориентации «малой кровью». Торговое

соглашение, подписанное в Москве в дни Локарнской конференции и выгодное обеим странам, стало слабым утешением для Чичерина. В декабре 1925 года он потребовал, чтобы Германия подписала с Советской Россией политический договор, который мог бы служить противовесом Локарно, угрожая в противном случае заключить союз с Польшей 224. После мартовского провала со вступлением в Лигу правые партии стали требовать того же. Получалось интересное единение взглядов большевиков и правых сил в Германии. Из Москвы идею о новом русско-германском договоре активно лоббировал посол Брокдорф-Ранцау, испытывавший «непреодолимое отвращение к политике Локарно» и убежденный, что «удар, нанесенный духу Рапалло, был непоправим» 225.

Задачи, стоявшие в это время перед Штреземаном, были очень непростыми. Ему надо было устоять под давлением со стороны многочисленных противников его политики, привести Германию к вступлению в Лигу Наций и не испортить при этом отношений ни с новыми западными друзьями, ни с большевистской Россией. Личные симпатии Штреземана были целиком на стороне Запада, но, как он говорил в рейхстаге, «задача германской политики всегда будет заключаться в поддержании гармонии между ее отношениями с Западом и с Востоком» 226. Несмотря на установившиеся дружеские контакты с Брианом и Чемберленом и отсутствие симпатий к Чичерину, Штреземан считал, что односторонняя ставка на любую из сторон может дорого обойтись Германии. Учитывая, прежде всего, ее собственную разоруженность. «Вопрос выбора между Западом и Востоком не возникает в результате нашего присоединения к Лиге, — говорил он. — Такой выбор можно делать лишь опираясь на военную силу. Ее, увы, у нас нет. Мы не можем стать, как думают некоторые, континентальным копьем Англии и мы также не можем вовлечь себя в какой-либо союз с Россией» 227. Оставалось вертеться меж двух огней, сохраняя максимальную самостоятельность. Когда кто-то из политиков-националистов упрекнул Штреземана в мягкотелости, тот жестко парировал: «Можете ли вы в течение нескольких недель предоставить в мое распоряжение такую же сильную армию, как французская, с самолетами, танками, подлодками и всем тем, что нам иметь запрещено? Если нет, то все ваши смелые речи являются хвастовством, опасным и бессмысленным! Я хочу добиться результатов, а не аплодисментов ослепленных вами масс!» 228

В апреле 1926 года, уступая давлению Чичерина, Штреземан подписал в Берлине германо-советский договор о нейтралитете. Он был составлен на скорую руку и состоял всего из четырех статей, в которых подтверждался Рапалльский договор (ст. 1), провозглашался взаимный нейтралитет (ст. 2) и содержалось обещание не поддерживать экономические и финансовые санкции друг против друга со стороны третьих стран (ст. 3). Церемония подписания прошла очень буднично, в рабочем порядке, но СССР не мог больше упрекать Германию в антисоветской направленности Локарнских соглашений. Третья статья договора в какой-то степени уменьшала также советские опасения насчет участия Германии в возможных санкциях против СССР под эгидой Лиги Наций. В частном порядке Штреземан даже обещал Литвинову использовать после вхождения в Лигу право вето в ее Совете, чтобы защитить Россию от введения санкций 229. «Локарнитам» немцы объяснили появление договора «результатом давления России» и угрозой того, что «русские получат полную свободу действий по отношению к Германии», если та не подпишет договор до сентября 230. В Париже и Лондоне германо-советское соглашение, конечно, не вызвало восторга, но в целом там отнеслись с пониманием к положению, в котором оказалась Германия. «Бесполезно спорить с советскими властями о якобы антисоветской направленности Локарнских соглашений, — сообщил Чемберлен британскому временному поверенному в делах в Москве Роберту Ходжсону. — В каждой европейской столице им уже говорили, что эти договоры не имеют такой цели и что правительство Его Величества никогда не стремилось создать какой бы то ни было антисоветский блок. Они действительно не дружат с головой. Они значат для нас гораздо меньше, чем сами полагают, и они сильно льстят себе, когда думают, что британская политика диктуется мыслями о них» 231.

8 сентября 1926 года Германия была принята, наконец, в Лигу Наций. Этому предшествовало несколько месяцев кропотливой работы специально созданной согласительной комиссии, которая решала, как поступить с местами в Совете Лиги. К ее работе с самого начала была привлечена Германия. С равными, как сообщил германскому правительству Чемберлен, со всеми остальными участниками правами 232. В результате было принято решение об увеличении общего числа мест в Совете до 14 (было 10). Германия одна получала место постоянного члена Совета. Другие девять