Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Вечером в ставке, в Берлине, на большой карте на стене маленький голубой кружок, обозначавший шестую армию, был перечеркнут красным карандашом.

Берлин вычеркнул из своих списков двадцать две дивизии. Триста пятьдесят тысяч немцев оказались не нужны Родине. А вместе с ними рухнули в эту бездну итальянцы и румыны. Но кто их считал. Их тоже заодно вычеркнули. И забыли про всех.

На следующий день Геббельс, как всегда бодрым голосом, зачитал сообщение:

«Из ставки фюрера, 3 февраля 1943 года. Высшее командование вермахта заявляет, что битва за Сталинград закончена. Верная своему долгу 6‑я армия фельдмаршала Паулюса полностью уничтожена превосходящими силами противника. Но эта жертва не напрасна. Армия погибла, чтобы Германия могла жить».

Что думали те, чьи сыновья, братья, мужья остались навсегда в снегах на берегу Волги? Этого никто не знает. Боль поселилась в них навсегда. И каждую секунду не давала им покоя, выдавливая каплю за каплей слёзы.

В Германии был объявлен трехдневный траур. Увеселительные заведения не работали, все программы транслировали печальную музыку. Однако флаги не были приспущены, и газетчики, не используя черных рамок, писали: «Они умерли, чтобы Германия жила».

Почему от безумного решения одного человека зависит судьба сотен тысяч? Почему?

Никто не знает ответа на этот вопрос. Никто.

Митька

2 февраля все стихло. Но тишина не продлилась долго, да и не могла. Солдаты, казалось, сошли с ума. Открыли огонь из всего, что могло стрелять: пулемётов, автоматов, винтовок. Но и эти звуки не успокоили их. Им нужен был грохот. И не просто грохот, а такой, чтобы чувствовать, что земля содрогается под ногами. И они стали бросать гранаты в пустые дома, и пригнувшись, чтобы самих, не дай бог, не зацепило, наслаждались взрывами, как музыкой на концерте. Только после этого немного успокаивались и улыбались.

Двести дней они прожили в невероятном: в трескотне стрельбы, непрерывном гуле самолётов, в разрывах бомб и снарядов. Если на каком-то участке наступало временное затишье, люди не могли спать. Потому что знали – затишье бывает только перед наступлением врага и к нему нужно готовиться.

Утром во двор вошли люди в белых маскхалатах. Митька сначала испугался и хотел бежать, думая, что немцы, но споткнулся и упал.

Они замахали руками и радостно крикнули:

– Свои, свои.

Он поднялся и, не отряхивая снег, стоял и ждал, что они скажут. Пока шли мимо него, улыбались так, словно Митька сегодня именинник.

Один, слегка отряхнув Митьку от налипшего снега, порылся за пазухой и вложил в его ладонь кусочек серого сахара. Улыбнулся, словно радуясь Митькиному присутствию, и сказал:

– Всё, кончились немцы, сдались.

Митька вдруг почувствовал, что теряет силы, сел на снег и, проводив взглядом разведчиков, стал лизать сахар. Вспомнил про Нюрку и побежал к ней. Надо ей сказать, вот она обрадуется. Боясь споткнуться и потерять сахар, осторожно пробирался к своему подвалу.

Нюрка к тому, что немцы сдались, отнеслась безразлично, просто сказала:

– Ну и что?

А сахару обрадовалась, даже запрыгала на месте.

Митька хотел её стукнуть, а только махнул рукой и сказал вслух:

– Ну и дура.

Нюрка, глотая сладкую слюну, подумала: «Пусть я хоть сто раз буду дура, лишь бы Митька сахар не отнял».

Но он был в хорошем настроении, и это успокоило её, тем более идти на улицу и побираться не надо, раз немцы сдались. А значит, можно просто посидеть, или поспать, или посмотреть, как горит огонь в печке.

Митька походил по подвалу и подумал, что на радостях наши подобреют и можно будет выпросить немного супа и хлеба, и самому поесть и Нюрку покормить. Оделся, взял котелок и ушел. За Нюрку не беспокоился. Пусть в подвале сидит, чем под ногами путается. Одному сподручнее, чем с ней, с её вечным нытьём, недовольством и слезами.

Кухню по запаху нашёл быстро. Солдаты толпились, радостно переговариваясь. Кому, как не им, радоваться. Уже полдня не стреляют, можно ходить не сгибаясь, не опасаясь случайного снаряда или мины. Глядишь, и удастся отсидеться, отдышаться от войны недельку-другую: попариться в баньке, соскоблить въевшуюся грязь, накуриться вволю, вспомнить и рассказать что-нибудь интересное, как спасся сам, забывая, что тогда страх рвал его на части, или как спаслись другие, и отписать родным и близким, а если повезёт, и от них письмецо получить, читать и радоваться хорошим новостям из дома.

Повар то спрыгивал на землю и подбрасывал дров, то, забравшись, приоткрывал крышку, пробовал готовившиеся щи. Ему казалось, что сейчас любое, даже маленькое упущение взорвёт этих настрадавшихся людей. И поэтому он сильно волновался.

Но изголодавшиеся, с утра не успевшие поесть из-за хлопот со сдающимися немцами, обрадовались горячему и дружно хвалили насторожившегося повара. У него отлегло от сердца.

Когда раздал всем, обратил внимание на Митьку, наблюдавшего за раздачей пищи в стороне от всех. Тогда-то повар и произнёс слова, порадовавшие Митькин слух:

– Что стоишь, подходи.

Митька хотел подбежать, но, пересилив себя, подошел степенным шагом.

Повар смерил его взглядом и, плеснув полчерпака, спросил:

– Один-то чего?

– А Нюрка там, – показал он в сторону, откуда пришел.

– Родители-то где?

– Папку немцы убили, а мамка пропала.

«Сирота», – хотел сочувственно сказать повар.

А вместо этого произнёс:

– Давай котелок, добавлю.

Добавив ещё щей, дал Митьке полбуханки хлеба и кусочек сахара. Митька положил сахар в карман и всю дорогу останавливался и проверял, на месте ли сахар. Про себя он решил, что завтра обязательно возьмёт Нюрку с собой. Хватит ей прохлаждаться и сидеть у него на шее. Пусть тоже еду добывает, а то всё он и он.

Щи, когда начали есть, были ещё тёплые. Видно, сахар перебил у Нюрки аппетит, поэтому на щи она особенно не налегала. За столом ещё начала клевать носом, а потом легла и заснула. В другой раз Митька устроил бы ей маленькую взбучку, но сейчас на сытый желудок и сам не заметил, как лёг рядом и тоже заснул.

И сон был тёплый, снились мать с отцом. Но рядом с ним почему-то сидела Нюрка. Она хотела пошалить, и Митька собрался ей дать подзатыльник, но вместо этого строго погрозил пальчиком. Это успокоило её.

И он проснулся. Подумал, что в такой радостный день можно ещё чем-нибудь поживиться. Быстро собрался и выбежал на улицу. Все спешили к центру. Митька поинтересовался:

– А что там будет?

– Митинг.

Митька тоже пошел в надежде, что люди с каждым часом добреют, а значит, и дать