Романтические истории - Альберт Вениаминович Цессарский

Маша остановилась на пороге, загородив дверь в свою комнату. Она была в сапогах, в отцовском пиджаке, видно, не ложилась. Спокойно и строго глядела на Федора Лукича.

— В этом районе немцы скоро будут прочесывать лес. Мы сейчас же уедем. У меня пропуска на вас.

— Дождались, доченька! Зачем прочесывать?

— Специальный поезд пойдет. Особенные предосторожности.

— Разве они чего-нибудь опасаются? — спросила Маша.

Федор Лукич развел руками.

— Они же знают, что здесь… в лесах вообще… неспокойно… Мало ли кто…

— От кого они знают, Федор Лукич?

Под ее строгим взглядом ему становилось не по себе.

— Владимир Степанович, объясните ей! Ведь они пойдут именно сюда, к сторожке. Пойдут от хуторов цепью через лес к насыпи. Ни за что нельзя ручаться. Собирайтесь, бога ради! Я пока напою лошадей…

Но гитлеровцы уже пошли. В этот самый час в пятнадцати километрах от сторожки шел неравный бой. Цепь карателей наткнулась на возвращающихся в лагерь с продуктами Сочнева и Митю.

Митя ни о чем не успел подумать, когда сильно, но не больно его ударило по левой руке, и он удивился, что не может ее поднять, что она не слушается. В тот же миг Сочнев толкнул его в бок, в спину, что-то крикнул, и они побежали сквозь лес, не замечая кустов и оврагов, точно по открытому полю.

Стрельба редкими очередями продолжалась уже где-то справа, уходила все дальше, к лагерю. Митя лежал в кустах на боку, тихонько стонал — рана начинала болеть. Сочнев послушал, привстал, огляделся.

— Ну как, Митя?

— Где они?

— Обошли.

— Не заметили?

— Дай перевяжу.

— Ой, не дави так! Смотри, пальцы двигаются… Рука будет, а, Сочнев?

— Будет, будет. Идти сможешь?

— Да, да, я пойду. — Он попытался встать и упал. — Извини, не могу. Голова кружится. Это от крови… Куда они пошли?

— Натоптали мы дорожку к хутору… По нашим следам — в лагерь.

— Ведь мы не прямо шли, мы кружили.

— Ну, это их ненадолго задержит.

Митя затих. Сочнев испуганно тронул его за плечо:

— Ты что?

Митя плакал.

— Вставай сейчас же!

— Не хочу умирать, Сочнев! — Он рыдал все сильнее. — Жить хочу, Сочнев!

— Вставай, размазня! — прикрикнул Сочнев. — Рана пустячная.

— Мамка в Москве… И не знает, что со мной…

Сочнев присел рядом на корточки, погладил его по голове.

— Подъем, партизан!

Митя перестал плакать. Только всхлипывал прерывисто, судорожно.

— Знаешь, Сочнев, в военкомате я соврал… Я метрику подделал… Мне месяц назад шестнадцать исполнилось…

— Вставай, друг. Пойдем.

Митя вдруг сел и быстро, горячо заговорил:

— Знаешь, оставь меня здесь. А то помешаю тебе, обуза… Прикрой ветками…

— Брось языком трепать.

— Оружие оставь. Живым не дамся. Я умею стрелять. Ты видел? Много я фрицев уложил?

— Человек десять… пятнадцать…

— То-то! Ты расскажи ребятам.

— Ты отлично воюешь. Двинули?

— А знаешь, я дойду, дойду, дойду. — Он продолжал говорить быстро и невнятно, как в бреду. — Я отдохнул. Ты меня не бросай. Я тебе скажу, что надо делать. Немцы нас обошли. Дорога на хутор свободна. А оттуда до отряда за сутки доберемся. Повозку на хуторе возьмем. Сообщим, командир вышлет Базанову помощь. И мы их спасем.

— А задание?

— Что задание? Что задание? Немцы все равно помешают подорвать эшелон. И потом я тебе скажу: Базанов все неправильно организовал. Вообще нельзя было ему поручать. Я прямо ему сказал. В глаза сказал. Веришь?

— Ну-ка, сделай шаг.

Митя неуверенно шагнул.

— А немцев много. Верно?

— Много. Стоишь?

— Стою. И потом мы двое все равно не могли бы помочь…

— Держись за меня, за пояс. Пошли.

— Куда ж ты?

— К нашим, на железку. Мы обязаны доставить продукты, Митя. И сейчас им каждый человек нужен.

Некоторое время Митя молча шел за Сочневым, держась за пояс, спотыкаясь. Потом заговорил:

— Я трус, Сочнев! Трус! Слышишь?

— Слышу.

— Говорил, говорил, а только и думал, как бы самому спастись.

— Голова не кружится?

— Ничего, разойдусь. Ты молодец, Сочнев. Клянусь себе, слышишь? Клянусь, это никогда не повторится. Клянусь. Я ведь комсомолец. Никогда больше…

— Поменьше разговаривай, а то силы теряешь.

Впереди справа снова разгоралась стрельба.

Едва Федор Лукич с отцом вышли из дому ладить повозку, Маша бросилась к люку в полу, подняла крышку.

— Вы слышали, что он говорил?

— Проверь маскировку шнура! — отозвался Базанов из подполья.

— Все в порядке. Когда немцы проходили по насыпи, чуть не умерла со страху. Оттуда видно?

— Я доски раздвинул. — Базанов выглянул из люка. Он был буднично спокоен, будто полез туда за картошкой. — Ну-ка, дай листок бумаги, карандаш.

Она заметалась по комнате.

— Господи, карандаш, карандаш… Вот! — Нашла карандаш, вырвала из тетради листок.

Базанов положил бумагу на пол, стал писать.

— Эту записку… нужно сейчас же… передать… в лагерь. Нужно задержать немцев во что бы то ни стало. Иначе прорвутся сюда, и эшелон проскочит. Ты понимаешь?

— Да, да.

— Чтобы Федор Лукич ничего не заметил. Поднимет тревогу, и меня здесь застукают.

— Сделаю, сделаю, все сделаю! Отец идет! Прячьтесь!

Владимир Степанович услышал стук крышки люка, подозрительно оглядел комнату.

— В подполе ничего нет, Маша. Что ты ищешь?

Ей уже было все равно. Она стала надевать платок.

— Маша! Куда же ты?

— Тут сейчас бой будет. Разве я убегу? Разве ты убежишь?

— Если б я был один!

— Знаешь, кто приходил к нам из лесу? Пока мы сидели под крышей и ждали, они погибали за нас! Сейчас они должны взорвать немецкий поезд.

— Господи, я этого боялся…

— Мне нужно сейчас же отнести в лес записку. От этого все за висит.

— Ты погибнешь, дочка. Убьют тебя фашисты.

— Заговори Федора Лукича, чтобы он не искал меня.

— Да как его заговорить? Ты ему нужна, не я. Искать станет. В подпол полезет…

Маша с удивлением посмотрела на отца. Значит, он все знал!

— Ну, свяжи его, убей, записку надо передать!

Старик покачал головой:

— Хорошо. Где моя шапка?

— Что ты хочешь делать?

— Давай записку. Меня он не станет искать. А ты его задержишь.

— Ты их не найдешь!

— Господи, да я двадцать раз и слышал и видел их.

Маша бросилась к нему.

— Постой! Отец, что бы ни случилось, попадет туда записка или нет, я все равно останусь здесь.

Он ответил угрюмо, не глядя на нее:

— Знаю.

Прошло несколько томительных минут. Маша замерла, съежившись на краешке лавки у окна.

Вошел Федор Лукич, растерянно огляделся по сторонам.

— Вы не собрались!

Измученный страхом, Федор Лукич так осунулся за сегодняшнее утро, что совсем сморщился.

— Куда Владимир Степанович делся? Боже мой!.. Почему вы молчите? Марья Владимировна! Маша!

— На