Донбасский меридиан - Владимир Георгиевич Нестеренко

«Тогда я расстреляю обоих твоих сыновей, и ты будешь казнить себя за то, что не спас хотя бы одного».

Собрав силы, отец кричит имя младшего сына: «Владык!»

Офицер соглашается и готов сдержать своё слово, но отец ловит укоризненно-просящий взгляд старшего сына и сердце его не выдерживает, он кричит:

«И Мнишек тоже!»

Раздается иезуитский смех офицера:

«Нет, старик, ты проиграл обоих сыновей!»

Да, этот седовласец не смог своей волей спасти от расстрела одного сына за счет жизни второго! Как только возникает какая-то аналогия, у Владимира Ильича ярко вспыхивает перед глазами эта жуткая сцена, и долго не отпускает от себя. Владимир Ильич ставит себя на место сербского отца: смог ли бы он распорядиться жизнью своей дочери за счет сына? Нет и нет! Ну, хотя бы спасти кого-то одного? Этот мучительный вопрос так и не был им решен, каждый раз будоража до боли всё его существо.

Сегодня, сумрачным октябрьским днём, он вышел на улицу, чтобы посмотреть марш харьковчан в честь памяти героев Украины, широко разрекламированный местным телевидением, и увидел впереди всей мощной колонны внучку Ольгу, несущую портрет Степана Бандеры, а рядом с ней внука Эдика, несущего факел, освещая тьму будущего пути и побед.

Владимир Ильич зажмурился: не обознался ли он, поскольку в глазах рябило от множества различных флагов, пестроты людского потока, как в калейдоскопе, гремели литавры оркестра, глушил барабанный бой, визжали волынки. Пригляделся, протерев глаза: они, его внуки, идут, возглавляя шествие! Дед содрогнулся от той ошибки, какую совершают его дети, поскольку был твердо убежден в том, что кровавые перевороты и насильственные захваты власти добром не кончаются, о чём он думал раньше, приходя к мысли по фактам истории, что возмездие придёт, покарает его внуков вместе с ярыми нацистами и их главарями. Немедленно возник вопрос: «Кого хотя бы одного из двоих он мог бы выдернуть из расстрельной колонны, то есть даровать жизнь в будущем?»

Ответ, кажется, найден, в отличие от сербского отца: «Того, кого больше любит!» Кто же взвесит эту любовь, на каких весах? У него в сердце нет таких весов. Единственным мерилом может существовать принадлежность к полу, значит внучка, как будущая мать, способная родить немало детей. Ну, а разве женщина может родить без мужчины? Без того, кто закладывает семя и гены будущему ребёнку?

Владимир Ильич, а он стал ненавидеть это имя с тех пор, как развалился Советский Союз при помощи предательства той партии, которую создал человек с таким именем, какой носит и он, в честь его персоны. Ненавидит из-за величайшей цены, какую заплатил наш народ за то, как Российскую империю большевики переименовали в Советский Союз. Кстати, по воле вождя, урезанную Брестским миром. Какую великую цену платил и дальше, отстаивая свободу и независимость во время гитлеровского нашествия, и вот теперь новое противостояние русских людей против русских, как в древние времена, княжество шло на княжество.

Можно ли вырвать из лап ошибок своих внуков?

Марш же этот показался ему чрезвычайно организованным, хорошо подготовлен, мотивирован и вылился в мощный поток харьковчан всех возрастов. Поражала музыка волынок, барабанов, громогласные воинственные клики и знамена, знамена, знамена! Государственные, партий, нацистских организаций с фашистской символикой, православные иконы застилали пространство. Выделялся в шествии бородатый дед, у которого длинный седой волос разделен на два пучка. Борода касалась зеленой бандеровской формы с широкими погонами с тремя звездами. На голове стилизованная фуражка. Дед выглядел бодро, маршируя, как на параде, с горделивой улыбкой:

– Радуйтесь, громадине, нашей власти и нашей силе, как радуюсь я, старый воин!

Владимир Ильич негодовал в адрес храброго уоновца, но видел, что сила на марше собралась немалая. Впереди шествовали в широкой шеренге вооруженные спецназовцы-азовцы – справные крепкие мордовороты с засученными рукавами камуфляжных рубашек на мускулистых волосатых руках. Гул от их дружной поступи болью отражался в сердце у деда Владимира. За ними музыканты и его внуки, а сзади людское море во всю ширину и длину проспекта. Дед знал, что эта сила уже обрушилась на города народного Донбасса. И впереди этой коричневой силы его внуки с портретом мирового преступника!

У Владимира Ильича спазм отчаяния перехватил дыхание, он почувствовал, что вот-вот упадёт, и упал бы на тротуар под ноги таких же зевак, как и он, но успел схватиться за металлическое ограждение и устоял. Слезы отчаяния хлынули из его глаз. Он не унимал их и не сожалел о своей слабости, ощущая душой силу очищения, веря в то, что придёт время, портрет ненавистного человека будет низвергнут, а на почётное место в переднем углу его комнаты будет водружён портрет отца-освободителя, опоясанного Георгиевской лентой.

Владимир Ильич покинул шествие задолго до его окончания, шёл домой, чтобы уехать на дачу, успокоиться там, вдали от увиденного безумия, но оно продолжало звучать в сознании, в мозгу топотом, звуками волынки, барабанным боем и «патриотическими» выкриками молодчиков, а за ними катящейся волной ответ тысяч демонстрантов. Едва распахнув входные двери квартиры, он почувствовал неладное: встроенный гардероб в прихожке был распахнут, на полу валялась верхняя одежда. Из зала доносился скорбный, как по усопшему, плач Марии. Кровь болью ударила в голову. Дед, едва владея собой, опрометью бросился в комнату, и увидел разбой: на полу из распахнутых антресолей валялось всё содержимое, в основном белье, какие-то коробки, елочные игрушки, книги.

Дочь повернула голову на шаги, торопливо вытерла слезы, сказала:

– Из батальона «Азов» искали портрет деда, где ты его прячешь?

Владимир Ильич, готовый взвыть от иной вести, с радостным гневом воскликнул:

– Слава Богу, они не нашли его! Я увезу его на дачу!

– Папа, сжалься над нами, отдай им портрет. Они потребовали адрес дачи, рано или поздно явятся, вот так же выпотрошат там всё, как здесь. Они безжалостные волки, дался им наш фронтовик.

– Нацисты добиваются того, чтобы даже духу не осталось от истинных освободителей Харькова и всей Украины. Но я спрячу портрет на даче так, что ни одна сволочь не найдёт его даже с овчарками.

Владимир Ильич подставил стул к стенке, проворно вскочил на него, и с верхотуры антресоли достал драгоценный портрет отца.

– Вот мой тятя, в наволочке завернут, этим ищейкам не хватило ума искать там тятю, потому что у них нет мозгов. Я, не мешкая, еду на дачу. Не останавливай меня, дочь, – решительно сказал он, видя просящий жест Марии. – Ключи у меня в кармане, машина во дворе. Пока, Маша, за меня не беспокойся. Всё равно я собирался