Донбасский меридиан - Владимир Георгиевич Нестеренко

Владимир Ильич, не суетясь, упаковал портрет в обычную сатиновую сумку, с которой ходил за продуктами в магазины, и торопливо покинул квартиру.

Два крепких мужика лет тридцати сидели на летней веранде дачи Белянкина и пили бутылочное пиво с вяленой кефалью. У обоих макушки стрижены наголо, а слева и справа головы волосы сняты под машинку так, что чётко обозначалась фашистская свастика. Причём у русоволосого парня изображение свастики зачернено химией. Руки и шеи у громил пестрели наколками, на грудях, скрытых одеждой, угадывался разноцветный герб Украины. На столе снятые с кустов помидоры, перцы, лук. Хитрецы поставили свой джип поодаль ворот дачи, чтобы не напугать старика, которого решили выловить здесь и вытрясти из него место схрона фронтовика, а заодно и проучить строптивого за нелюбовь к Незалежной.

Дед Владимир знал, что его приятель Толик находится на даче, что стоит на параллельной улице почти напротив. Белянкин целую неделю не появлялся на даче, и вид октябрьских садов, щедро отдающих свои яблоки, груши, виноград, у некоторых любителей даже персики, немного успокоил расшалившиеся нервы старика, но осторожность не притупилась, и Владимир Ильич завернул к приятелю. Тот сидел у телевизора и смотрел новостную трансляцию с марша. Старики обменялись мнением, в которых звучало неприкрытое осуждение происходящего.

– Я, Толя, тока-тока оттуда. Видел обезумевших людей своими глазами вживую. Как нож в спину вонзили мне мои внуки, идущие в голове колонны, да чёртушка оуновец с козлиной бородой. Ты обратил на него внимание?

– Чёртушка этот, как ты выразился, не наш, пришлый. Из тех, кто участвовал в бандитизме на западе Украины после войны.

– С чего ты взял, что не наш?

– В былые времена я входил в совет ветеранов города, слеты были, но такой оглаед мне на глаза не попадался, а ведь заметная фигура, бравый старик с козлиной бородой. Такую бороду надо отращивать не один десяток лет, приметная. Судя по его активности он там в главарях ходит, и тут бы выдвинулся.

– Привезли его к нам никак на показ? – усомнился Белянкин.

– Именно так, Володя, показать, что даже советская власть не смогла вытравить из западенцев фашизм. Потому – смиритесь!

– Пожалуй, ты прав, от того горше на душе, Толя. – Владимир Ильич сокрушенно покачал головой. – Я прошу тебя сховать одну дорогую для меня вещицу до завтра.

– Что за вещица?

– Портрет моего тяти, я вынул его из рамки, в газету завернул. – Дед вытащил из сумки плоскую упаковку, протянул другу. – Завтра я его упрячу до лучших времен у себя. Пока место присмотрю – пусть у тебя находится, согласен?

– Отчего же, давай, но что случилось, ты какой-то вроде вне себя?

– Молодчики из «Азова» за ним охотятся. В квартире у меня побывали, перерыли всё, да не нашли тятю, так я его здесь спрячу: подальше положишь, ближе возьмёшь.

– Что верно, то верно. Я его в поленницу упрячу, что б ты знал.

– Хорошо, Толя, ну я побёг восвояси. Завтра потолкуем. – Дед Владимир заторопился на выход, хотелось подыскать местечко для схрона до наступления сумерек.

Подъехал к воротам на малых оборотах двигателя. Поодаль увидел чей-то незнакомый джип. Он его не насторожил, мало ли теперь джипов у молодежи, приехали в гости к малознакомым ему новым дачникам. Отомкнул калитку, вошел и услышал вроде мужской голос. Слух у него уж давненько снижен, может, показалось. Прошёл к дому и увидел на веранде двоих: по его душу! В руке у деда по-прежнему сумка с рамкой под стеклом. Остановился, резко развернувшись, сиганул назад. Непрошенные гости заметили его сразу же и ломанулись за ним с криками:

– Стой, дед, стой, не то хуже будет!

До калитки с английским замком-щелкунчиком вдоль забора десять метров, она закрыта изнутри, легко открыть, но ведь времени нет! А рев мужиков на плечах:

– Стой, уйдёт гад!

– Не уйдёт! – И засвистел кинжал, брошенный тренированной сильной рукой, ударил в спину, но не вонзился. Это только в кино брошенный кинжал бандитом или разведчиком впивается в горло или в сердце, дед же от удара полукилограммовой железяки меж лопаток упал на живот, слышал, как звякнуло разбившееся стекло в рамке. Наверняка молодчики слышали этот короткий звон.

– Ось, на ловца и зверь бежит! – расхохотался автор кинжала, растопырив руки. – Я ж людыну як барана завалил, ось чую и патрет при нём, стекло звякнуло!

Владимир Ильич почувствовал, как сильным рывком у него вырвали из зажатой кисти левой руки сумку.

– Ось, дывись, Микола, зверь вместе з патретом в сумке! – ощерился в довольной улыбке детина, вынимая из сумки рамку.

– Тю-ю, где же сама рожа фронтовика? Бачишь, рамка пустая! – изумился Микола, увидев пустую рамку с разбитым стеклом. – Ах, ты, гадёныш! Где фронтовик? – тяжелый пендель берца впился в бок лежачего старика, тот от неожиданной боли вскрикнул.

– Поднимайся да укажи, где сховал патрет, хитрюга, если жить хочешь.

Дед с трудом поднялся, встал, согнутый болью в боку.

– Зачем он вам, хлопцы, чем он вам не угодил?

– Шоб ты ни козырял им, мозги людям не компостировал, – ответил Микола.

– Ты, дед, глупых вопросов не задавай, отдай его нам и живи дальше, – примирительным тоном сказал другой детина.

– Не могу я память об отце, о его победе предать, не могу! Не видать его вам, как свой затылок! – гневно ответил Владимир Ильич и подумал: «Кто же из внуков стал для меня Павликом Морозовым?» И задохнулся от удара в живот, упал.

Град железных пинков унёс деда Владимира в небытие.

Беженцы

1

Полная шестидесятилетняя Тамара Черняк хлопотливо собиралась в своем доме на референдум. Она согласна с провозглашением 7 апреля 2014 года Донецкой народной республики, обретением суверенитета и статуса конфедерации – Новороссии. Хотя бы потому, чтобы никто не придирался к тому, что она и её земляки говорят на русском языке, не согласны с кровавым февральским переворотом в Киеве. Этого же хотят шахтеры, металлурги, хлеборобы, интеллигенция как в Донецке, так и на Луганщине. Надо скорей идти на избирательный участок, поддержать своим голосом родившуюся народную республику. Всего два дня назад отшумел праздник – День Победы, который в Киеве не отмечали, запретив парад и шествие народа, чествование ветеранов войны, которых становится все меньше и меньше. Шахтеры и металлурги Донбасса не забыли почтить память погибших дедов, отцов, братьев и сестер. Лично ей не нравится замалчивание властями праздника: отец, царствие ему небесное, штурмовал неприступную немецкую днепровскую линию. Был тяжело ранен, списан из армии, вернулся и работал на восстановлении шахты, где до нашествия добывал