Происхождение Второй мировой войны - Игорь Тимофеевич Тышецкий

отношения нынешнего правительства к франко-советскому сотрудничеству. Франция нуждается в СССР, а мы без особых трудностей можем обойтись и без французов» 116. Потемкина обычно относят к «изоляционистам», сторонниками Молотова и Жданова. Но в данном случае со своим заместителем соглашался и нарком Литвинов. «Во Франции отсутствует доверие к Советскому Союзу, а Советский Союз не доверяет Франции», — признавался Литвинов в марте американскому послу Дэвису. Ситуация в Европе развивается таким образом, что в скором времени фашизму будут противостоять лишь Англия на Западе и СССР на Востоке, считал советский нарком. «Единственное, что могло бы предотвратить полное господство фашистов в Европе, — смена правительства или политики в Великобритании», — откровенно объяснял Литвинов 117. Но Чемберлен после Мюнхена чувствовал себя на коне и менять что-либо не собирался.

В очередной раз оставленный за бортом большой политики Советский Союз ощущал себя сильно уязвленным как самой Мюнхенской конференцией, так и ее решениями. Мюнхен стал унизительным поражением советской дипломатии. Литвинов долго не мог прийти в себя. Он не понимал, куда двигаться дальше. Не знал этого и Сталин. Лорд Галифакс, пытаясь как-то оправдать неприглашение СССР в Мюнхен, успокаивал советского полпреда Майского тем, что «Германия и Италия не желали бы в нынешней ситуации присутствия Советского Союза на конференции», тогда как Англия «полностью сознает важность как можно более тесного сотрудничества с Советским правительством». Правда, тут же добавлял, что в основе советской позиции лежит такая философия, которая подразумевает необходимость войны с Германией каждые 15-20 лет, что неприемлемо для Европы 118. Литвинов никак не реагировал на подобные объяснения. Он понимал, что проиграл, и старался сохранять спокойствие и держаться с достоинством. Уезжавшему послу Франции Кулондру он грустно сказал в октябре 1938 года: «Теперь СССР, укрывшись за своими границами, остается лишь наблюдать за установлением господства Германии в Центральной и Юго-Восточной Европе. И если западные державы захотят, наконец, положить этому конец, им придется обратиться к нам. И тогда мы скажем свое слово» 119.

В октябре 1938 — марте 1939 года Литвинов был на удивление инертен. Вести дальнейшие разговоры в рамках Лиги Наций не было никакого смысла. Идея коллективной безопасности окончательно изжила себя. О чем говорить в новой ситуации с Англией и Францией, нарком не знал. Его впервые посетила мысль о том, что СССР мог бы попробовать договориться с Германией. Впоследствии Литвинов рассказывал своему американскому биографу, что попросил отставки именно для того, чтобы открыть дорогу для переговоров с Германией 120. Но в марте-апреле он еще не помышлял об этом. Литвинов держался до последнего. Даже окончательная ликвидация Чехословакии не вывела советского наркома из «спячки». Иностранные дипломаты не понимали, «почему Литвинов еще несколько месяцев назад вел активную внешнюю политику, а сейчас СССР держится пассивно» 121. В Лондоне Ванситарт пытался убедить Майского, что настало время перемен. Он обращал внимание советского полпреда на «редкое единодушие английской прессы, включая «Таймс», «Дейли мейл» и «Дейли экспресс», в оценке поведения Гитлера. «Сомнений быть не может, — рассуждал Ван, — в настроениях всех слоев, в том числе в настроениях консервативной партии, вплоть до ее наиболее чемберленовских групп, наступил поворотный момент. Политика “умиротворения” мертва, и возврата к ней не может быть». Майский, который и сам не мог не заметить этого, делал вид, что сомневается. «Я несколько раз и в различных формах высказывал скептическое отношение к серьезности происшедшей перемены, ссылаясь на опыт и прецеденты прошлого, — сообщал он 17 марта в Москву Литвинову, — однако Ванситарт упорно доказывал, что я не прав и что внешняя политика премьера потерпела полный крах. Теперь наступает новая эра, которую он, Ванситарт, давно предвидел и подготовлял, эра, когда должна восторжествовать его линия политики — линия на создание могущественного антигерманского блока» 122.

Молчание Литвинова отчасти было вызвано его осторожностью. Он не знал точно, как изменилась позиция Сталина. Было очевидно, что вождь воспринял Мюнхен как полный провал советской внешней политики и свое личное поражение. Литвинов почувствовал изменившееся отношение к нему Сталина еще до Мюнхена. До 1938 года Литвинова обычно вызывали в Кремль для докладов о внешней политике одного. Он редко удостаивался персональной аудиенции у вождя. Обычно наркома приглашали на встречу с комиссией политбюро по внешней политике, куда входили на постоянной основе пять человек — Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович и Ежов. Случалось это, как правило, два-три раза в месяц. Изредка наркома сопровождал Потемкин или кто-нибудь из полпредов. В 1938 году Потемкина несколько раз вызывали уже одного. И он получал персональные инструкции от Сталина. Это говорило о том, что в Кремле опять поднимали голову «изоляционисты». Более того, в 1938 году на такие встречи пять раз вызывали временного поверенного в Берлине Г. А. Астахова (посол Мерекалов был скорее формальным руководителем полпредства). И трижды его приглашали одного 123. Это могло означать, что в Кремле не исключают достижения договоренности с Гитлером. Вероятность такого развития событий существовала и раньше. Недаром Молотов в интервью редактору французской Le Temps еще в марте 1936 года заявлял: «У определенной части советских людей выработалось крайне враждебное отношение к нынешним правителям Германии, связанное, прежде всего, с постоянно повторяющимися враждебными выпадами германских руководителей против Советского Союза. Однако основная масса (советских граждан), определяющая политику советского руководства, считает возможным улучшение отношений между Германией и Советским Союзом» 124. Тогда, правда, это могло восприниматься как намек французским властям на необходимость более тесного сотрудничества с СССР. Теперь же, в свете провала политики коллективной безопасности и бездействия франко-советского пакта, линия на сотрудничество с Германией вполне могла взять верх. Короче говоря, возможны были самые разные варианты. Все ожидали, что скажет товарищ Сталин.

И он, взяв для приличия долгую паузу, объяснил свое видение международного положения в выступлении на XVIII съезде ВКП(б), прошедшем в Москве 10-21 марта 1939 года. Констатировав отказ «большинства неагрессивных стран и, прежде всего, Англии и Франции от политики коллективной безопасности, от политики коллективного отпора агрессорам» и их переход «на позицию невмешательства, на позицию “нейтралитета”», вождь охарактеризовал такую политику «попустительством агрессии, развязыванию войны, — следовательно, превращению ее в мировую войну». Из этого утверждения последовал вывод о желании умиротворителей «спровоцировать конфликт (Советского Союза) с Германией без видимых на то оснований». В конце международной части своего выступления Сталин призвал «проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами; соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар