Военная доктрина Красной Армии - Михаил Васильевич Фрунзе

Троцкий говорит еще, что маневренность, подвижность, так ярко проявившиеся в нашей гГражданской войне, не могут быть связываемы с тем, что во главе Красной армии оказались пролетарские элементы. По-моему, это не совсем так. Возьмем старую царскую армию. Кто стоял во главе ее? Российское дворянство. Что такое было наше дворянство? Распавшийся экономически класс: дезорганизованный, выбитый из классовой позиции, он не мог ничего сделать. Возьмем теперь германское юнкерство. Это был класс крепкий экономически, державший бразды правления в своих руках. А теперь, что такое мы, наша большевистская партия – партия рабочего класса? Мы – партия класса, идущего на завоевание мира: мы – такие же юнкера, только наизнанку, во всем, что касается твердости, решительности, последовательности. В нашей политической борьбе – кто может быть нашим достойным противником? Только не слюнтяй Керенский и подобные ему, а махровые черносотенцы. Они способны были бить и крошить точно так же, как на это были способны мы.

Что такое война? Продолжение политики… Поэтому мы можем сказать, что вхождение в Красную Армию пролетарских элементов, красных командиров отразилось на характере ведения наших операций, и если вспомнить некоторые наши операции с их нередкими случаями расхождения красного командного состава и специалистов, то мы увидим, что красный комсостав внес в армию смелость, инициативность и решительность. Поэтому я полагаю, что эти черты маневренности, решительности, наступательности были связаны не только с объективными условиями военных действий, чего никто не отрицает, но с тем, что во главе Красной Армии оказались элементы, пропитанные активной идеологией рабочего класса. Еще несколько слов о маневренности. В резолюции украинского совещания командного состава делается попытка подвести итоги войны, обобщить опыт гражданской войны и сопоставить его с опытом империалистической войны. И в результате этого сопоставления мы видим, что в одном случае превалируют моменты маневренности, подвижности, а в другом – позиционности, неподвижности. И на основной практический вопрос о характере возможных будущих операций наше совещание дает определенный ответ: конечно, будут преобладать элементы маневренности и подвижности. Откуда это вытекает? Из самого характера наших возможных будущих войн. Они будут приближаться по типу к нашей гражданской войне. Чем обуславливалась позиционность империалистической войны? Тем, что весь тыл представлял единое целое, и две страны, как стена, идут друг против друга.

При известном равенстве сил, при большом количестве армий создается известное равновесие на более или менее продолжительное время. Может ли быть так и в настоящее время? Поскольку наш общественный прогноз считается правильным, постольку мы должны признать, что такой устойчивой линии фронта быть не может, так как у каждой страны будут союзники по ту сторону фронта, а этот факт убивает неподвижность. В доказательство возможности позиционных форм, как преобладающих, Троцкий привел Рурский бассейн и Парижскую Коммуну. Я должен сказать, что эти примеры доказывают как раз обратное. Если революция в Германии решит применить метод отстаивания в Рурском бассейне, то она неизбежно погибнет: без хлеба она вынуждена будет быстро капитулировать. Парижская Коммуна – это совершенно нехарактерный пример для большой гражданской войны. Здесь – захват одного города, правда, крупного, а все остальное в руках противника. Но о чем же говорит и он? Хлеб надо было подвозить, так что с самого начала были условия, обрекающие Парижскую революцию на гибель, если только коммунары не найдут в себе решимости сразу двинуться за город.

Я не знаю, как упустил из виду Троцкий критику Карла Маркса, который говорит, что величайшей ошибкой парижских коммунаров было именно то, что они не решились наступать.

Я считаю, что это, безусловно, правильно. Кто считает, что в момент гражданской войны надо окопаться, тот глубоко ошибается. Конечно, доктринером здесь быть нельзя. Может быть такая обстановка, что к восставшей стране придет другая страна на помощь, и при таких условиях оборона может стать выгодной. Но абсолютизмом, доктринерством мы вряд ли грешим и такую оборону всегда допускаем. Поэтому я полагаю, что основным характером для будущих революционных войн будут маневренность и подвижность, что отнюдь не исключает необходимости подготовки к позиционным методам. Из этого положения приходится делать и практические выводы. Возьмем роль крепостей. Понятно, при наших ресурсах и средствах говорить о развитии крепостной системы не приходится, но тем не менее мы и теперь, несмотря на ограниченные средства, кое-что выделяем для нужд крепостной обороны.

Я приготовил доклад Реввоенсовету, в котором предлагаю, кроме самых необходимых, никаких оборонительных работ не производить, а средства лучше затратить на ремонт казарм. Если бы такой взгляд был общий, мы бы тогда прямо, без Реввоенсовета, решали, а теперь мы должны идти к нему, чтобы решить подобные вопросы.

Теперь о наступлении. Троцкий сказал, что мы в конце концов пришли к подражанию французскому уставу и что чем скорее мы это место выкинем из своих резолюций и своих мыслей, тем лучше не только для нас, но и для Красной Армии. А я скажу Троцкому, что чем скорее он выкинет из своей брошюры на стр. 25 все эти рассуждения «Journal de Debat», прославляющие оборону, тем будет лучше. И теперь здесь, когда я читаю такую вещь (я не знаю, чей это курсив: автора или издателя), то надо сказать, что мы боимся, что Красная Армия будет воспитана на неправильных основах. Тут говорится так: «одним фактом наступления еще не обеспечивается успех. Оно бывает успешно, когда для него собраны всевозможные средства, превосходящие средства противника, ибо в конце концов побеждает всегда тот, кто оказывается более сильным в момент борьбы…» Это такие вещи, о которых смешно говорить. Для кого же не ясно, что всегда побивает сильнейший? Но ведь сила-то складывается из целого ряда моментов, и одним из них как раз является момент наступления, момент взятия на себя инициативы.

Допущения идеи отступления, как таковой, отступления абсолютного, оторванного от идеи перехода в наступление, по нашему мнению, быть не должно. Отступление – понятие, целиком входящее в понятие наступления. Я отступаю на 100–200 километров с тем, чтобы на известном рубеже, в известный момент, мною намеченный, перейти в наступление. Это надо сказать прямо и твердо, тем более что в этом отношении не только французский, но и наш полевой устав говорит приблизительно то же самое. Поэтому для меня особенно удивительно, почему Троцкий считает нужным спорить по этому вопросу, зафиксированному даже нашим старым уставом.

Теперь перехожу к обвинению во второй ошибке, заключающейся в том, что мы отвлекаем