Ангелы черные и белые - Улла Беркевич

— Звезды на своих стезях борются за правое дело человечества.

— Нет, — сказал Ханно, — вокруг лишь одиночество и жестокость.

Он встал с земли, отошел от Рейнгольда, повернулся к нему спиной, но какая-то сила повлекла его назад, и он схватил Рейнгольда, вцепился в него, словно когтями:

— Кто проболтается, тот будет стерт с лица земли по жестоким, неумолимым законам ордена.

— Какого такого ордена?

— Черного. — Ханно отпустил Рейнгольда и произнес голосом, который скорее напоминал карканье либо клекот: — Речь идет о магическом социализме! — И пошел прочь.

Рейнгольд догнал Ханно и обнял его. Ханно, придавленный необходимостью хранить так много тайн, дрожал всем телом. Потом из него вырвалось:

— Задача состоит в том, чтобы с чистой совестью творить любую жестокость, в числе прочего ты приобщаешься к этой науке, выкалывая глаза мышатам. Ты должен освободиться от всех гуманистических и научных предрассудков, избавиться от добровольных терзаний, причиняемых тебе химерой, имя которой совесть и мораль. Совесть — это еврейское изобретение, подобно обрезанию она калечит человеческое существо. Лишь мужественное и жестокое пребудет вовеки, — лаем вырывалось из Ханно. — Обрести магическое зрение — вот цель человеческого развития. И ты, дружок, надеюсь, понимаешь, что СС — это религиозный орден, который ставит себе целью не уничтожить неравенство между людьми, а, напротив, его увеличить, возведя на уровень закона, надежно огражденного непреодолимыми барьерами. — Ханно теребил Рейнгольда, дергал, прижимался к нему. — Воинствующие послушники ордена СС «Мертвая голова» одолели Бога и обратили его в бегство, ты меня понимаешь?

Они упали, Ханно судорожно цеплялся за Рейнгольда.

Какое-то время они лежали на земле, потом Ханно отпустил Рейнгольда, они встали, вернулись к их заветному месту, и Ханно начал рассказывать:

— Для начала ты попадаешь в Наполо[2] — это подготовительная ступень, не такая ужасная, муштра, само собой, полнейшая изоляция, резкость, суровость, а больше, пожалуй, ничего. Потом тебя принимают в орден. Лично меня отправили в Баварию. Там есть один старинный замок, который перестроен в монастырь. Келья у меня три на три. Четыре белые стены, топчан, конторка, шкафчик. Можно в кровь разбить себе лоб об эти стены. Первые недели ты видишься только с ровесниками, чтобы их терзать или чтоб они терзали тебя. А если тебя при этом стошнит, потому что ты не можешь спокойно видеть кровь, тебе придется съесть собственную рвоту, а если ты откажешься выжечь на теле у своего беззащитного товарища знак руны, другой выжжет этот знак вместо тебя, а потом и у тебя выжгут в наказание целых два. — Ханно царапал землю вокруг себя, скреб ее ногами, не поднимая глаза на Рейнгольда. — А когда ты совсем остынешь, высохнешь и будешь только дрожать и кричать «мама!», тогда придут они. Понимаешь, мальчик, орден — это такая школа, в которой ты учишься нести смерть и принимать ее, в которой ты учишься умерщвлять свое «я», это храм, это школа мистерий, где выращивают молодежь, перед которой содрогнется мир: высокомерную, властную, тяготеющую к насилию. Она выучится одолевать страх смерти, сносить боль, выучится тому, что нельзя обозначить ни одним их порожденных разумом слов.

Но сперва надлежит принести обет готовности к сверхчеловеческой, к необратимой судьбе, а потом уже происходит посвящение. Посвящение! — закричал Ханно и схватил Рейнгольда за руку. — Мы пребываем вне земных пределов. В замке есть подвал. Там я проходил первую степень посвящения. Верховный магистр зажигает свет. Холодный свет, Люциферов свет восходит над этим царством. Тайное жречество СС «Мертвая голова» сидит в масках вокруг тебя. Прошедшие высшую степень посвящения держат повернутый книзу кленовый жезл. «Сейчас в тебе отворят глаз циклопа», — сказал высший магистр и стянул с меня штаны. Я лежу нагишом на камне. На грудь мне кладут книгу Алистера Кроули. Тут ты должен, не напрягая разума, прочитать «Отче наш» задом наперед. И я это сделал, я делал это снова и снова. И я то лежал, то вставал и, наконец, вторгся в пределы моей ничейной земли, и тогда я увидел ее! — закричал Ханно.

— Кого ее?

— Кровавую душу, я увидел ее! Она притулилась тут же и в упор глядела на меня, и я понял, что никогда больше мне не удастся уйти от нее, она меня отметила, теперь я должен во имя ее скакать верхом и уничтожать. Понимаешь, она есть. — Ханно встряхнул Рейнгольда. — Она есть и ее нет, как и все на свете — есть и нет. И в этом весь ужас.

— А потом? — спросил Рейнгольд, сидя рядом с замолчавшим Ханно и не осмеливаясь поглядеть на него. — А потом?

— Потом был черный эскадрон, они прислали его за мной, я пришел, словно лунатик, и мне сообщили, что я выдержал испытание и заслужил первую руну посвящения. И они начали готовить меня ко второму посвящению. Существуют разные степени посвящения, о которых я пока ничего не знаю, но товарищи говорили мне о человеческих жертвоприношениях.

Рейнгольд и Ханно молча сидели рядом.

— Но как называется то, что с тобой произошло? — спросил наконец Рейнгольд.

— Они называют это новоязыческой магией. Мы должны пребывать в состоянии исступления, чтобы власти могли нами пользоваться. Так они говорят! И еще мы должны превратить наши души в опустелые сосуды, чтобы высшие духи могли там угнездиться. Это они тоже говорят!

— А дальше, что было дальше?

— Я не верил, что на Рождество они меня отпустят домой.

— Сколько ты еще можешь пробыть здесь?

— До послезавтра.

И они опять сидели рядом и молчали. Потом Ханно сказал:

— Я часто вспоминал тебя, ах как часто, по ночам я порой цеплялся в мыслях за твое имя, потому что больше у меня никого нет. Ты не представляешь себе, каковы они, эти ночи, когда между сном и бодрствованием приходят голоса, и приходят картины, которые не дают тебе уснуть и не дают проснуться. Гнусные призраки наваливаются на тебя в твоей щели, где ты, зажатый между здесь и там, не можешь защитить себя. И тогда ты перебираешься из страха в одиночество, где никто тебя не настигнет и откуда никто тебя не вернет, раз уж ты попал в него. Понимаешь, друг, одиночество — это не моя родина. Одиночество — это мой конец.

Ханно встал и отряхнул землю со своего пальто.

— Пойдем, — сказал он, — мне все равно уже ничем не поможешь.

Они молча вернулись в город, подошли к дому Рейнгольда.

— Вот так, — сказал Ханно и, не взглянув больше на Рейнгольда, пошел прочь.

— Ты куда? — спросил его Рейнгольд.

— Я хочу побыть один! — крикнул Ханно.

Этой ночью