Камни падают в море - Александр Николаевич Туницкий

Гусаков с интересом и недоумением вслушивался. «Рехнулся, что ли?» — подумал он. Потом спросил:

— Ты это про кого?

— Да так, вспоминаю.

— А! — многозначительно кивнул Гусаков и отстал на два шага.

— Товарищ старшина, вас боец Турпанов о чем-то спросить хочет. — И тихо добавил: — По моим наблюдениям — не в себе человек.

Старшина особенно хорошо относится к Турпанову, покровительствует ему и говорит с ним всегда очень мягко.

— Что тебе, Турпанов?

— Да я ничего, товарищ старшина.

— Он про зайца-русака хотел спросить, дескать, долго ли живет, — вмешался Вершинин.

— Врет он, товарищ старшина, я ничего.

— Может, ты из сил выбился? На повозке есть еще одно место, — озабоченно проговорил старшина.

— Я не устал… Я, как и все, — обиженно ответил Турпанов.

Голова колонны остановилась. Задние в темноте натолкнулись на передних, возник глухой шум. Привал. Три часа отдыха на заболоченном лугу, около шоссе. Рассветает, и все вокруг кажется серым. Появился командир роты, старший лейтенант Балашов. Он посмотрел, как люди устраиваются на отдых. Его беспокоит солдат — армянин Турпанов. Уж очень хрупкий он, кажется совсем мальчишкой, плохо выглядит.

— Турпанов, держишься?

— Держусь, товарищ старший лейтенант, — хмуро ответил Турпанов. Почему-то все считают его слабее других. Это несправедливо и обидно. Но ничего, он еще покажет, в чем настоящая сила человека. Придет время — и покажет. А пока надо отдыхать.

Старшина Шалыт подозвал его, они постелили на мокрую землю плащ-палатку и шинель, прижавшись друг к другу спинами, накрылись. Спать хочется, но следует проучить Гусакова, он разыграл его там, на шоссе. Гусаков и Вершинин устроились неподалеку.

— Гусаков, как твой невроз?

— Какой невроз? Ты меня с кем-то спутал… Никаких неврозов. Сердце — будь здоров, не кашляй, — сонным голосом отозвался Гусаков.

— А ну, как оно у тебя после марша…

Гусакову не хочется вставать, но он пересиливает себя. Турпанов, наверное, заводит этот разговор ради смеха, но все равно отказаться от обсуждения своей любимой темы он не в состоянии.

Гусаков, кряхтя, поднялся, подошел вплотную к Турпанову и, встав на колени, расстегивает гимнастерку. Пусть все еще раз убедятся, какое у него отличное сердце. С таким сердцем можно прожить лет сто, а можно и больше. Сердце — будь здоров, не завидуй чужому счастью.

— Так и есть. Перебои. Воды зачем много пьешь?

— В меру пью. Четверть котелка в день, не считая котлового довольствия.

— Машеньке сообщи, чтоб нежнее письма писала… Из-за нее, значит, перебои.

Многие в роте знают, что Машенька — супруга Гусакова, продавщица магазина сельпо, на которой Гусаков женился за два месяца до призыва в армию.

Гусаков отошел от Турпанова. Скажет этот ботаник: перебои в сердце. Никаких перебоев, сердце железное. Но сомнения уже не дают ему спокойно спать.

— Вершинин, проснись на минуту… Турпанов, ботаник-то наш, что учудил: сердце у тебя, говорит, перебои стало давать. Я ему говорю: с таким сердцем лет сто можно прожить, а он… Ну-ка, пощупай!

— Будешь спать мешать, я тебе бока по-серьезному намну, — грозно пообещал Вершинин.

Те, кто не спит, улыбаются. Улыбается и старшина. Ребята не теряют бодрости, зубоскалят. Позади столько тяжких дней, а ребята не унывают. Так и надо. Все в порядке.

* * *

И снова оборонительные бои, и танковые прорывы, и разговоры об окружениях, и сухое категорическое разъяснение командира полка: «Я настоятельно рекомендую забыть это слово. Пока есть патроны и силы, каждый обязан драться». А потом — в подмосковной дачной местности — отход на переформировку.

Турпанов в белом полушубке, в валенках лежал в лесу, смотрел, как крупные хлопья снега кружились в воздухе, среди деревьев, и прислушивался к едва уловимому шороху — это снег падал на ветки, обволакивал их. Тихий ветерок слегка раскачивал вершины могучих столетних сосен. В лесу тихо, спокойно, но Турпанову почему-то не по душе. Слишком тихо и спокойно, даже неудобно валяться в лесу и смотреть, как падает снег, в то время когда война подошла к подмосковным дачам.

После завтрака заметно поредевшую роту построили, и старший лейтенант Балашов объявил, что желающие обучаться снайперскому делу должны сделать шаг вперед. Турпанов немного подумал — и шагнул вперед.

Это было правильное решение. Через три недели он научился вполне прилично стрелять через оптический прицел. Разумеется, это ему далось нелегко. Три недели каждодневных упорных теоретических занятий и тренировок. Надо было добиться того, чтобы не дрожали руки, сжимавшие винтовку, чтобы дыхание, когда палец нажимает на спусковой крючок, замирало. Научиться точно определять расстояние до цели, выбирать надежные огневые позиции, умело маскироваться, подчинять одной цели все тело, все до единого мускулы, дыхание.

Три недели он жил с одной мыслью: во что бы то ни стало научиться хорошо стрелять через оптический прицел. В полку шутили, что Турпанов так ушел в занятия, что даже девушке своей перестал писать.

Так или иначе, а Турпанов стал снайпером, и вскоре о нем заговорили в полку.

Перед рассветом он уходил за передний край, выбирал позицию и возвращался в роту глубокой ночью на следующий день. Командиру роты Турпанов докладывал очень коротко: «Одного», «Двух». И командир роты никогда не переспрашивал его. Все понимали, о ком идет речь.

За пленного фельдфебеля Турпанова наградили медалью. Это был очень редкий случай — снайпер захватил «языка». Турпанов выбрал тогда позицию в разваленной печи, оставшейся от сгоревшего дома. На этом месте была деревня, но потом война оставила только одну обгоревшую печь, остальное снесла артиллерия. Печь была в полукилометре от нашего переднего края. За ней виднелись вражеские танки. Гитлеровцы врыли их на лесной опушке в землю, и на поверхности торчали только башни с орудийными стволами и пулеметами. Получились доты. Танков было восемь. Вражеская пехота укрывалась за ними в лесу.

Едва успел Турпанов занять в разрушенной печи огневую позицию и вставить на всякий случай в гранату запал, как на снегу показались гитлеровцы. Они шли прямо на печь. Их было четверо. «Танков восемь, а солдат — четверо», — неотчетливо подумал Турпанов. Он почти совсем не волновался. Сосчитал гитлеровцев: «Один… два… три… четыре…», вставил запал еще в одну гранату, поудобнее улегся. Гитлеровцы шли гуськом, один за другим. Турпанов сначала выстрелил в последнего, потом — в предпоследнего. Поле было ровное, снег скрыл все бугры и ямы. Гитлеровцы залегли. Они вдавились в снег и начали отстреливаться. Турпанов был надежно укрыт за кирпичной стенкой. Автоматные очереди только осыпали с кирпичей пыль. Турпанов стрелял не через чело печи, а через узкую трещину между кирпичами, и обнаружить его было нелегко. Гитлеровцы метались на снегу, переползали с места на место, не решаясь подняться на ноги и бежать