«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

не так уже трудно и т. п.»[201]. Еще хуже прошло знакомство с Д.Ф. Огневым, исполнявшим обязанности старшего делопроизводителем Комиссии обороны: «Представляясь ему, я заметил, что мое назначение ему явно не нравится, ибо, не стесняясь моего присутствия, он говорил: “Да как же это так? Ведь я просил назначить другого? Ведь было все условлено и распределено?”»[202] Ниже Михайлов обозначит свои политические взгляды, и, отталкиваясь от них, даст общую характеристику чиновников думской Канцелярии: «Присматриваясь к моим новым сослуживцам, я заметил, что большинство из них настроено оппозиционно к современному образу правления, т. е. по своему политическому “credo” они в лучшем случае октябристы, в худшем – кадеты. Покойный делопроизводитель Переселенческой комиссии А.Д. Шипов иначе меня не приветствовал и не упускал случая заметить, что “вот идет самый мрачный представитель черносотенства”; на это я ему отвечал: “Горжусь быть черносотенцем; как исконное русское имя, оно, конечно, непереносимо для кадетоидов и жидов, которых полагал бы или повесить, или выселить из России; а еще больше терпеть не могу жидовствующих русских”. Обращаясь затем к начальникам отделов, я убедился, что г. Глинка и г. Маиевский – ярые кадеты, самого левого оттенка, а г. Шеин – как бы беспартийный, иногда по виду, он правый, а если нужно, то октябрист, а то и втайне – кадет. Равным образом и прочие служащие в отделах: общем и финансовом – большинство – кадеты»[203].

За множеством подобных отступлений вырисовывается главная линия повествования – конфликт Михайлова с Гучковым. Лидер октябристов, вероятно, полагал, что обязанный ему назначением Михайлов будет преданным и надежным сотрудником, а потому стал давать ему конфиденциальные поручения. Но без предосторожностей доверившись Михайлову, Гучков совершил крупную ошибку – деликатные сведения попали к человеку, который решил предать их огласке в превратном истолковании. Михайлов описывает ситуацию следующим образом: «Продолжая затем разговор со мной, А.И. Гучков сказал мне: “Вам известно, что с нами работает группа офицеров Генштаба с генералом Гурко во главе?” Я ответил, что “мне это известно”. “Ну-с, так вот, я прошу вам, как только будут поступать законопроекты и сметы, тотчас отсылать их к генералу Гурко, а также и к капитану Л.З. Соловьёву”. <…> Выйдя от А.И. Гучкова, я задумался над приказанием посылать законопроекты к генералу Гурко. Бывая у капитана Л.З. Соловьёва, я слышал от него об этой “группе офицеров Генштаба”, к которой и он сам, Л.З. Соловьёв примыкает, но мне как-то не верилось; я никак не мог представить себе существование такой “группы” наряду с военным министерством, и с Комиссией по государственной обороне Госдумы. Каковы ее цели, назначение, что она преследует? При случае я решил лично проверить, для чего, взяв с собой несколько законопроектов, оставшихся от 1-ой сессии и, значит, бывших уже в руках этой группы офицеров, я отправился на квартиру генерала Гурко и, застав его одного дома, сказал о поручении, данном мне А.И. Гучковым. Генерал Гурко со свойственной ему манерой говорить, просил меня аккуратно доставлять законопроекты, дабы своевременно их можно было бы обсуждать с членами Госдумы. Взглянув на бывшие при мне законопроекты, генерал Гурко заявил, что они ему известны, и что он дал уже по ним свое заключение А.И. Гучкову. Убедившись в существовании “группы офицеров Генштаба”, я решил выяснить состав ее, для чего начал производить свои наблюдения»[204].

Пообещав заняться расследованием деятельности группы, Михайлов снова уходит в описание своих служебных злоключений: «Имея ежедневные трения, то с г.г. Шеиным и Огневым, то с А.И. Гучковым, я решил уйти совсем в работу, замкнуться в самом себе, трудиться, как и на военной службе, не за страх, а за совесть. В скором времени я забыл, что значит ложиться спать вовремя, ибо вставал из-за письменного стола не раньше 3–4 часов ночи, а вставал не позже 8–9 часов утра и на службу приходил к 10 часам утра ежедневно, а мои помощники приходили неукоснительно к 1 часу дня, за исключением дней заседаний комиссии, когда являлись тоже к 11 часам утра. Свидетели этому все сослуживцы по законодательному отделу, экспедиционная и журнальная части, сторожа, курьеры, швейцары и охранная стража Таврического дворца. Все это описываю не ради самовосхваления, а единственно с целью обрисовать характер той обстановки, в которой пришлось мне работать, причем, должен заметить, никто из моих сослуживцев по законодательному отделу не находился в столь тяжелых условиях, как я»[205].

Все эти, на первый взгляд лишние, не относящиеся к делу сведения должны были, по замыслу Михайлова, дополнительно обрисовать царившую в Думе атмосферу интриг и несправедливости. «Кадетствующая», враждебная истинному патриотизму и беспринципная среда являлась подходящим фоном для подозрительного сотрудничества Гучкова с кружком военных. Михайлов подчеркивал, что неофициальные контакты членов Комиссии обороны с генералами вызывали недоумение и беспокойство только у него – как у едва ли не единственного среди чиновников Канцелярии верноподданного монархиста, сохранившего на гражданской службе усвоенные в армии представления о долге и верности присяге. С консервативных позиций, сторонником которых изображал себя Михайлов, уже само сотрудничество военных, по своему официальному положению не уполномоченных вмешиваться в решение стратегических вопросов, с думскими политиками являлось грубым нарушением дисциплины и субординации, а в конечном итоге – посягательством на прерогативы «верховного вождя» армии. Не желая участвовать в таком сомнительном, с его точки зрения, предприятии, Михайлов стал саботировать поручение Гучкова посылать копии законопроектов генералу Гурко и капитану Соловьёву: «Работа, между тем, увеличивалась в своем объеме, по мере того как прибывали все новые и новые законопроекты, которые я тем не менее не посылал ни генералу Гурко, ни капитану (ныне подполковнику) Соловьёву, за что не раз уже получал от А.И. Гучкова замечания, делаемые им мне раздраженным тоном, пока, наконец, не произошло следующее. В конце октября 1908 г., встретившись со мной в Екатерининском зале, А.И. Гучков обратился ко мне с таким замечанием: “Петр Михайлович, мне жалуются и генерал Гурко, и Л.З. Соловьёв, что вы никаких материалов им не посылаете. Я, наконец, спрашиваю вас, когда уже вы научитесь исполнять мои приказания? Я прошу, чтобы это было последний раз, что я делаю вам замечание!” С этими словами А.И. Гучков круто повернулся от меня и пошел в зал заседаний»[206]. Но, как пишет Михайлов, строгий выговор не поколебал его решимости: законопроекты по-прежнему не посылались. Вскоре внушение Михайлову пытался сделать уже сам генерал Гурко, но упрямый делопроизводитель не уступил и здесь: «5 ноября, было назначено вечернее заседание комиссии по государственной обороне по чрезвычайным кредитам с представителями ведомств. Готовясь к