В сердце войны - Александр Николаевич Карпов

С грохотом распахнулась дверь в горницу, и в нее вошел высокий рыжеволосый немецкий солдат. За ним второй, потом третий и четвертый. С полминуты они осматривались, потом рыжий сделал несколько шагов вперед и, заглянув под занавеску, с одобрительной интонацией заговорил на немецком языке, намереваясь расположиться на хозяйском ложе. Остальные разбрелись по комнате, начав подыскивать места для себя. Вошедшие последними облюбовали кровати Ильи и его матери. Не то ругаясь, не то обмениваясь колкостями по поводу увиденного ими скромного быта простой русской семьи, они сбросили в центр помещения постельное белье и вещи законных хозяев. Толкаясь и шутя, немцы быстро перенесли свою поклажу на облюбованные места и начали без какого-либо смущения перед Витей и его бабушкой приготавливать для себя кровати.

– Да как же это? – тихо простонала пожилая женщина, в бессилии опустившись на лавку возле окна, и залилась горькими слезами.

Пока ничего не понимавший в происходящем, Витя подошел к ней и, нежно обняв, начал гладить ее по голове. Глаза его скользнули по подоконнику, потом по окну, за которым он заметил бородача, стоявшего там, где когда-то был деревянный забор, а теперь протянулась через весь огород траншея, в которой была спешно захоронена совсем еще молодая мама мальчика. Торговец, с видом изощренного мучителя на лице, кивая, одобрительно смотрел на низенький могильный холм, возникший здесь от его личного запрета на похороны местных жителей на городском кладбище до самой весны, от чего тела погибших и умерших закапывались порою просто в воронках, ямах или траншеях. Он неспешно прошелся вдоль захоронения и, довольный оказанной услугой гитлеровцам, спасшей жизни нескольким немецким солдатам ценой гибели трех молодых женщин, с видом бравого исполнителя встретил немецкого офицера. Тот, проверив расселение своих подчиненных в соседнем жилище, направлялся к дому семьи Осокиных. Торговец не стал его провожать. Немец, войдя внутрь, уже в сенях столкнулся с Ильей, который нес на руках от соседки Нюры, дом которой тоже был оккупирован, маленькую Тамару и трехлетнюю Валю. Офицер толкнул его вперед в горницу, вошел следом сам и, издав какую-то ругань в адрес Ильи, высоко задрав голову, осмотрел помещение. Солдаты вытянулись по стойке смирно, увидев своего командира. Тот, высокомерно и пренебрежительно ознакомившись с обстановкой, перешагнул через лежавшие на полу вещи хозяев и, пройдя через всю комнату, остановился возле маленькой двери в чулан. Он открыл ее, заглянул внутрь и, выразив лицом презрение, рукой в кожаной перчатке указал сначала на пожилую женщину, потом на Илью, а в довершение на вход в чулан. Рыжий солдат издал резкий звук, означавший, что указание командира будет принято к исполнению, и, дождавшись, когда тот уйдет, стал ногами толкать вещи хозяев к чулану. Потом он, несмотря на плач маленьких девочек, криком поднял с места старушку и, пнув ее, загнал в коморку. Та же участь настигла Илью с племянницами на руках, а потом и Витю.

Оказавшись в тесном помещении, которое едва могло разместить двух взрослых людей и освещалось только через дверной проем, пожилая женщина снова заплакала.

– Что же мне с вами делать-то со всеми? Чем я вас кормить буду? – жалобно стонала она, качая одной рукой маленькую Тамару, громко плачущую у нее на руках, а второй – вытирала слезы, растекавшиеся по ее опухшему от влаги лицу.

– Мама, –  произнесла в плаче Валя, позвав мать, как обычно это делают маленькие дети, оказавшись в тяжелой для себя ситуации.

Витя и взрослые машинально посмотрели на нее. Мальчик не выдержал и в очередной раз залился слезами от горя, полностью закрыв руками лицо.

– Мама, да мы тут поместимся. Ты на сундук ляжешь, я на полу постелю. Мы тут с Витей будем, –  попытался успокоить старушку сын, стараясь отвлечь ее от горестных дум, переключить на заботы о внуках.

Говорил он не своим голосом, так как едва сам мог сдерживать слезы, вырывавшиеся из него.

Илье немало досталось за прошедшие дни. Бородач ежедневно гонял его, хромоногого, на земляные работы, где ему наравне с остальными, физически здоровыми, людьми приходилось разбирать завалы, что-то копать или просто убирать снег, освобождая от него дороги для проезда машин и бронетехники фашистов. Уже, как правило, затемно он возвращался домой. Медленно и устало пережевывал пару вареных картофелин или съедал миску похлебки. Потом валился на кровать, подкошенный смертельной усталостью. Едва начинало светать, как он снова ковылял на работу, проклиная бородача и его хозяев, сломавших привычную мирную жизнь во всем городе и в целой стране.

– Витенька, возьми Тамару на руки, пока я ей картошку в марлю заверну, –  произнесла пожилая женщина, передавая громко плачущего ребенка внуку, когда тот переступил порог комнаты, войдя в нее с охапкой дров.

Она взяла чайник и плеснула горячей воды на предварительно разжеванную картофелину. Потом аккуратно и быстро завернула полученную массу в марлю и просмотрела на Витю.

– Давай ее назад, попробую покормить, –  сказала она, протягивая руки, чтобы принять назад малышку.

Мальчик осторожно передал сестренку старушке, которая стала подавать содержимое марли в рот плачущему ребенку. Та принялась жадно сосать размоченную слюной и водой картофелину, но через несколько секунд выплюнула ее и снова залилась плачем, теперь уже более громким.

– Да где же я тебе молока возьму? – громко закричала бабушка, соскочив с лавки и начав ходить по комнате, раскачивая в руках орущую Тамару. –  Пойти, что ли, по соседям. Но кто поможет? Почти у всех детки малые. Никто не даст молочка. Да и нет ни у кого.

– А когда мама придет? – неожиданно своим тоненьким детским голоском спросила Валя, незаметно возившаяся с куклами возле входа в чулан.

Витя вздрогнул от ее слов. Он бросил взгляд на бабушку в поиске защиты, чтобы не сказать сестренке правду. Старушка молча посмотрела на него и ничего не ответила, продолжая качать на руках кричащую от голода Тамару. Оставшись без поддержки, мальчик медленно повернулся к окну и взглянул на низкий холмик земли, являвшийся могилой их с Валей и маленькой Тамары мамы. Несколько секунд он держался, но потом тихо заплакал, не в силах сдержать напряжение от навалившегося на их семью горя. Он плакал так, чтобы этого никто не видел. Старался спрятать свои эмоции от сестренки, чтобы та ничего не знала и продолжала верить в простой отъезд матери куда-то по делам. Старался не показывать слез бабушке, для которой он оставался единственной опорой в отсутствии Ильи, снова угнанного рано утром на принудительные работы.

Через некоторое время Тамара уснула, устав от собственного плача. Отсутствие детского крика в доме немного успокоило всех, от чего измотанные сестренкой Валя и Витя быстро легли