Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

они были благополучно потушены, никто не пострадал. На Красной площади, между Мавзолеем и зданием ГУМа, взорвались три фугасные бомбы, но лишь повредили брусчатку, а вся Красная площадь и Кремль оказались завалены желтой листвой немецких агиток.

Во второй раз Кремль подвергся попаданию около семидесяти термитно-зажигательных бомб в ночь на 7 августа, все они оказались обезврежены, и снова никто не пострадал. Сталин летом и осенью почти постоянно находился в Кремле, но и в эту августовскую ночь пребывал на Ближней даче.

Удивительно, что и в ночь на 12 августа, в десять часов пополудни, Иосиф Виссарионович уехал в Кунцево, а Кремль подвергся бомбежке, и на сей раз весьма сильной. В час ночи стокилограммовая бомба упала у подъезда президиума Большого Кремлевского дворца, другая, весом в тонну, попала в здание Арсенала, сильно повредила его, еще три взорвались у Боровицких ворот и в Александровском саду. Во дворе Арсенала оказались разрушены гараж, общежития подразделений гарнизона, склады, столовая и кухня, уничтожена зенитно-пулеметная огневая точка. Погибли пятнадцать человек, тринадцать вообще пропали без вести, более сорока получили ранения.

И вот снова шибануло! Павел Иванович стоял у окна своего кабинета и смотрел на языки пламени и клубы дыма, поднявшиеся над Кремлем. Боже, что творится, горит русская святыня! Как горела в сентябре 1812-го, когда из нее бежали французы, как горела в ноябре 1917-го, когда большевики выкуривали юнкеров, а потом просто бомбили спьяну.

На сей раз потери оказались тяжелее, чем в августе. Полутонная бомба снова попала во двор Арсенала. Погибли сорок один человек, не найдены четверо, ранено более ста.

Целесообразно ли проводить в таких условиях парад? Многих одолевало сомнение. Журавлёв, Громадин и Сбытов поклялись, что больше к центру Москвы немецких небесных хищников не пустят, и все первые дни ноября в центре столицы стояла тишина, лишь третьего числа гитлеровцы сумели сбросить фугаски в районе Красносельской.

Всю неделю Драчёв напряженно работал, спал лишь два-три часа в сутки, ел на ходу, всецело направленный на то, чтобы со стороны интендантской службы парад прошел без сучка, без задоринки. Сильно взбодрил его звонок из Новосибирска: добрались, обосновались, квартира хорошая, та же самая, в которой они всей семьей жили двенадцать лет — с мая 1924 по май 1936 года, продуктов хватает, девочки пошли в школу, Ната — в десятый класс, Геля — в восьмой. Слава Тебе, Господи! Уж дотуда крылья черные не долетят.

А накануне парада и письмо пришло с родным адресом на конверте: Новосибирск, Красный проспект, дом 78, квартира 18. Он поцеловал конверт, неторопливо вскрыл его, в глаза бросились теплые слова «отец», «скучаем», «хорошо», «всего в достатке», «в квартире не холодно», «без тебя плохо»... Прислонил лист бумаги к лицу и пронзительно ощутил запах пельменей. Таких, которые умела готовить единственная женщина во всем мире — его Муся-Маруся и за тарелку которых он бы сейчас отдал многое. О, это была еда так еда! Он мог месяц питаться только ими, окунать в сметану, чтобы на пельмене появлялась белая шапочка, откусывать крохотный кусочек черного хлебца и отправлять чудо кулинарии в рот, где пельмень открывал свою сущность — сок, лучок, чесночок и мясную начинку из говядины и свинины. Есть ли что-либо вкуснее? Хотя нет, в их семье с пельменями воинственно соперничал «Танец живота». Ната и Геля постоянно спорили, кто из них первой придумал такое название для маминого потрясающего пирога с мясом или рыбой. Как его готовила Маруся, одному только Богу известно! В середине она большим пальцем проделывала отверстие, чтобы пирог дышал, сверху смазывала сливочным маслом и яйцом так, что выпекалось некое подобие смуглого живота восточной красавицы, отверстие в середине становилось изящным пупком, вот и родилось столь меткое наименование. Попробовав сей шедевр кулинарного искусства, все хотели танцевать от восторга.

Маруся готовила вдохновенно; забыв про все дела, она бросалась месить тесто, готовить начинку, лепить пироги, пирожки и пельмени самой разнообразной, порой причудливой, формы. В первые годы совместной жизни Павла Ивановича раздражало, что она могла ринуться к стряпне, забыв снять красивое выходное платье, испачкать его в муке, заляпать тестом или, хуже того, каким-нибудь соусом.

Да, Драчёв был дотошный аккуратист, при постоянном множестве дел его письменный стол никогда не бывал завален бумагами, как у некоторых: типа так занят, что не могу навести на столе порядок. Снимая с себя одежду, он всегда вешал ее в шкаф, следя, чтобы ни единой морщинки и складочки, брюки ложились штаниной на штанину в точном попадании одна поверх другой.

В отличие от мужа, Маруся могла раздеться и бросить платье и чулки на спинку стула, а они еще и свалятся на пол. И долгое время его эта безалаберность раздражала:

— Черт знает что такое! Ведь ты же выпускница гимназии, отличница и на службе всегда ответственный работник.

— Пожалуйста, без занудства, — решительно, но не злобно отмахивалась жена.

И однажды он понял, что любит ее в том числе и за те случайные недостатки, которые порой бесили его. И если бы она вдруг исправилась, ему тоже пришлось бы перестраиваться под нее новую. Нет, сказал он себе, настоящая любовь — это когда ты любишь в человеке всё, даже то, что должно вызывать недовольство. Ну конечно, не когда тебе изменяют или тебя не ценят, не любят. Или в магазине тайком приворовывают. Стоп! А если бы Маша тайком приворовывала? Вот тут задумаешься. Но она, слава богу, не приворовывала, не расхищала социалистическую собственность, не шпионила в пользу Японии и вообще являлась образцовой гражданкой СССР, женой и матерью. А небрежность и домашняя безалаберность такой пустяк по сравнению с настоящими грехами.

Запах Марусиных пельменей продолжал преследовать его. И, глядя из окна своего кабинета на марширующие по Красной площади полки, он видел в них ряды сибирских пельменей, добротных, вылепленных умелой рукой жены. Снежок белил сметанкой буденовки, фуражки, шапки и края касок, воротники и плечи. Бойцы шли в новеньких, с иголочки, шинелях, коими в полном достатке обеспечило их его ведомство, и ему есть чем гордиться.

Он предложил идею бросить клич в газетах и по радио, чтобы, помимо фабричного, организовать индивидуальный пошив на дому — москвичи и москвички приходили по обозначенным адресам, брали лекала, материал, пошивочный инструмент, шили обмундирование, приносили его и получали заработанные деньги. Поначалу ручеек слабенький, но быстро набирал силу, превращаясь в ручей, а там, глядишь, и в реку.

Накануне праздника Красную площадь освободили от оков маскировки, взору Павла Ивановича открылся во всей красе Василий