Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

после слов «воспрянет род людской» прозвучали последние аккорды, он прикрыл окно, оставив узенькую щель, чтобы слышать звуки площади. Заиграл марш «Победа», недавно сочиненный дирижером оркестра Наркомата обороны Семеном Чернецким, на взгляд Драчёва, излишне витиеватый. Сам Чернецкий в данный момент руководил оркестром на параде в Куйбышеве.

Первыми со стороны Исторического музея пошли по Красной площади курсанты артиллерийского училища имени Красина, за ними — училища Верховного Совета и окружного военно-политического. Вчерашние мальчики шагали по нарисованным крышам, будто маршировали между небом и землей, но снегу все прибавлялось, он покрывал краску, и крыши исчезали, как будто под облаками, с заснеженной главной площади страны, словно по облакам, храбрые юноши шли в бой за столицу Родины, и тогда-то во многодневно невыспавшейся голове Павла Ивановича родилось сравнение их с пельменями, так ладно слепленными, такими хорошенькими, но предназначенными для поедания ненасытной обжорой — войной. Ему в голову ударило, но он продолжал стоять, схватившись за оконную ручку, и смотреть, как маршируют батальоны Московской стрелковой дивизии ополчения, войск НКВД, полки Ивановской стрелковой дивизии имени Фрунзе и другие, другие, другие...

Вдруг его пронзило неожиданным глубоким смыслом памятника! Он увидел незримую ось Красной площади, пролегающую от Исторического музея к храму Василия Блаженного прямо между Мининым и Пожарским. Князь оказался справа от оси, и на его стороне — Кремль, в Кремле Сталин, Верховный главнокомандующий, и Пожарский тоже Верховный главнокомандующий того героического ополчения, отбросившего врагов от Москвы. Кузьма Минин от оси стоит слева, и на его стороне Главное интендатское управление во главе с Драчёвым. А Минин кем был? Он обеспечивал хозяйственное и продовольственное снабжение войск Пожарского. Он тоже главный интендант! Пожарский сидит, потому что еще не залечил раны, и Минин простер десницу с растопыренными пальцами, как бы говоря: «Вставай, Дмитрий Михайлович, и воюй! А я тебя всем обеспечу для победы». Так вот какая связь через гениальный памятник между Повелеванычем и Сталиным! Теперь все встало на свои места. Бойцы проходили через горловину между Спасской башней и Блаженным собором, осеняемые десницей Минина и благословляемые Спасом Нерукотворным на щите у Пожарского.

Всего на парад шестидесяти девяти батальонов пехоты отводилось полчаса, и они все шли и шли по заснеженным крышам, нарисованным на брусчатке, под звуки военных маршей, рождаемых оркестром Агапкина. Минин и Пожарский приветствовали их, и со стороны Драчёва казалось, будто бойцы исчезают в этих двух фигурах великолепного памятника, а потом падают в пропасть смерти.

— Парад на краю пропасти, — тихо произнес он и почувствовал, как лицо сводит судорогой, попробовал повторить фразу, но получилось: — Пад наю попаси...

Тут его еще раз толкнуло в голову, и он, шатаясь, побрел в сторону дивана. Но руки и ноги стали холодеть и неметь, сильно затошнило, до дивана он не дошел и упал — в пропасть! — с отчаянной мыслью: только бы не вырвало!

Следующее, что он уже помнил, — вечер, он очнулся на диване в своем кабинете и увидел взволнованные лица Давыдова и доктора Виноградова, известного тем, что он лечит самого Сталина. Баба Дора заканчивала в кабинете уборку.

— Ожил! — сказал Виноградов.

— Ну и напугал ты нас, Повелеваныч! — произнес Давыдов.

— Ожил, сердечный? — обрадовалась баба Дора. — Ах ты лапочка, как напугал-то!..

— А ну-ка, господин хороший, улыбнитесь! — приказал доктор.

Драчёв удивился такому приказу, но кое-как улыбнулся.

— Левая сторона слабее улыбается, но в целом все не так страшно, — сказал доктор. — А скажите-ка: «Контрреволюция».

— Конк... революция, — напрягшись, произнес Драчёв.

— Прекрасно, прекрасно, — похвалил его Виноградов. — На этом слове почти все спотыкаются. Конкреволюция это, можно сказать, на пять с плюсом. Обычно говорят: «Коноюц» или вообще мычат: «О-э-у». Наш случай обнадеживающий. Недельку в больнице, пару недель в санатории, и будет на ногах.

— Какие недельки! — приподнялся и сел Павел Иванович. Перед глазами кружилось.

— Гляньте! Воскрес, аки Лазарь четверодневный, — засмеялся Виноградов. — Однако вам пока вертикализация тела не рекомендуется.

— Ты бы, брат, того... — пробормотал Давыдов. — Не прыгал бы.

— Страна на краю пропахти, — возмущался его заместитель, все еще не попадая в некоторые буквы. — А я в больниху? В ханатохий?

— Оставайтесь в положении сидя, уважаемый, — велел личный врач Сталина. — Я вам давление измеряю. — Он установил серебристый новенький тонометр, открыл его, надел на предплечье больного манжету и стал накачивать резиновую грушу, следя за движением серого ртутного столбика. Наконец определил: — Да вы у нас симулянт, товарищ. Сто семьдесят восемь на сто два. Шучу, конечно. Не симулянт, не симулянт. Дайте-ка я вам укольчик. Вены у нас соответствуют стандарту качества? Отличные! Мечта врача.

Он сделал укол в вену, немного посидел и сказал:

— Гипертонический криз, граждане, это вам не чудеса в Вифании, можно и не воскреснуть. Алкоголь? Табакокурение?

— Да он не пьет и не курит вообще! — возмутился Петр Данилович.

— Это хорошо. Понимаю. Такие, как вы, горят на работе. И если вас сейчас в больницу, сгорите еще быстрее. От безделья. Поэтому вот что. Нормализовать режим дня. Спать не менее семи часов в сутки. Нагрузки сократить вдвое. Поменьше пользуйтесь служебным автомобилем, и когда дистанция небольшая, лучше преодолевайте ее пешком. Гуляйте, одним словом, дышите свежим воздухом. Острую и жирную пищу исключить полностью. Утром и вечером к вам будет приходить от меня медсестра, измерять артериальное давление. Если почувствуете сильное головокружение, онемение конечностей, сковывание мышц лица и все остальные признаки, сразу — к врачу. Вот мой телефон. — Виноградов протянул ему визитную карточку. — Если, когда улыбаетесь, левая или правая сторона улыбки проседает, это явный признак, что скоро стукнет. А посему время от времени улыбайтесь. В качестве проверки.

— Да он и без проверки улыбчивый человек, — сказал Давыдов.

— Он вообще лапочка, — добавила баба Дора.

— Ну-ка, улыбнитесь сейчас. Представьте, что вас фотографируют.

Драчёву стало смешно, и он улыбнулся.

— Неплохо, генерал-майор, неплохо, — похвалил личный терапевт Сталина. — Ну, мне пора. У кое-кого сегодня напряженный день, надо быть вблизи.

— Спасибо, Владимир Никитич, — поблагодарил Павел Иванович.

— О, четко произнес! — обрадовался доктор. — Так держать! — И ушел.

— Дорофея Леонидовна, присмотрите за ним чуток, — попросил Давыдов и тоже удалился.

— Ах ты мой генеральчик! — Бабочкина приблизилась к больному. — Вот ведь довел себя до чего. Гипертонический криз. Хорошо,