Крепость на Ловати - Валентин Павлович Краснопевцев

Текст листовки написал　Василий Илларионович Цветков. В те январские дни 1942 года не ему одному — многим казалось, что недалек день освобождения Великих Лук от фашистской неволи. Разгромив гитлеровцев под Москвой, советские войска развернули мощное наступление на врага. В ходе его были освобождены такие крупные населенные пункты, как Калинин и Торопец.　

В город непрерывным потоком стали поступать раненые гитлеровские солдаты и офицеры. Одни передвигались самостоятельно, других привозили на машинах и повозках. Прикрытые с головой шинелями были уже мертвыми. При виде этого потока каждому жителю Великих Лук становилось ясно, что дела на фронте складываются для фашистских вояк весьма печально.　

Об этом можно было судить и по обстановке в городе. Оккупационные учреждения перебрались из Великих Лук в Невель и Опухлики. Спешно вывозили оборудование паровозовагоноремонтного завода и эвакуировали его рабочих. Заметая следы своих злодеяний, фашисты расстреляли содержавшихся в тюрьме арестованных, спилили виселицы на площади Ленина и в Восьмом городке, угоняли из лагеря на запад военнопленных. В конце января 1942 года в Великих Луках оставалась лишь небольшая группа немецких солдат и полицейских. Передовые подразделения советских воинов-лыжников приблизились вплотную к городским окраинам. Но 27 января в город прибыл срочно переброшенный гитлеровским командованием 277-й гренадерский полк 83-й пехотной дивизии, чтобы держать оборону. Поэтому подошедшим к Великим Лукам спустя два дня частям 257-й стрелковой дивизии не удалось овладеть городом.　

В Великие Луки возвращались оккупационные учреждения. Оккупанты с ног сбились в поисках подпольщиков. Искали их повсюду. Вполне понятно, что не обошли вниманием и типографию, в которой работали русские. И хотя листовки предусмотрительно печатались на другой бумаге и иным шрифтом, негласное наблюдение за полиграфистами усиливалось день ото дня.　

Еще осенью 1941 года, вскоре после появления в городе первой листовки, в типографию пришли новые люди, принятые на работу без согласия поставленного оккупантами старшим Родиона Богданова. Они не имели ни малейшего отношения к полиграфии и не столько работали, сколько следили за работавшими. Одного из таких Егор Колпаков обязан был обучать профессии печатника. Другого приставили к наборным кассам, у которых прежде безраздельно хозяйничала Антонина Гусева. Все это затрудняло работу подпольщиков.　

Утром 19 февраля Антонина Гусева, как всегда, поднялась с постели раньше всех в семье. Сказала пробудившейся бабушке:　

— Ох, если бы не эти проклятые телеги, не пошла бы сегодня на работу!　

— Какие ж такие телеги? — поинтересовалась бабушка.　

Антонина объяснила ей, что по указанию бургомистра надо срочно отпечатать объявление о сдаче горожанами в комендатуру транспорта — телег, дрожек.　

Ровно в восемь Гусева начала набирать заказанное бургомистром объявление. Закончив набор, она быстро огляделась по сторонам. Один из новичков куда-то отлучился, другой безучастно стоял у окна спиной к ней. Антонина достала из тайника другой шрифт и принялась набирать листовку, содержание которой знала наизусть. Текст был невелик, времени на набор потребовалось немного. Гусева обвязала набранную гранку шпагатом и поставила на стол рядом с объявлением, чтобы вместе отнести их печатникам Колпакову и Богданову.　

И вдруг входная дверь распахнулась настежь от сильного удара. Послышалась чужая речь, в помещение ворвались гестаповцы с собаками на поводке. Гусева, ни секунды не раздумывая, рванула за шпагатину, которой был перевязан набор листовки. Улика, казалось, была уничтожена: теперь уже невозможно восстановить содержание текста. Но гитлеровцы обнаружили другой шрифт. Тот, что был на листовках.　

Взяли пятерых. Начались допросы и истязания. От патриотов требовали сведений, но они упорно отмалчивались, все пятеро. Особенно доставалось Цветкову. Гитлеровцы содержали его в камере-одиночке, а на допросах подвергали самым изощренным пыткам. Когда, отступив наконец перед несгибаемым упорством коммуниста, гестаповцы перевели Цветкова в общую камеру, сидевшие в ней арестанты увидели изможденного человека, еле передвигавшего ноги. У него была сломана рука, а лицо превратилось в один сплошной кровоподтек. Но Цветков не был сломлен духовно, он до конца остался стойким борцом за правое дело.　

…Утром к Гусевым прибежала тетя Маша — жена Родиона Богданова. Едва переступив порог, спросила:　

— Тоня дома?　

— Да нет, не приходила, — ответила бабушка.　

— И мой тоже не являлся, — сказала тетя Маша в растерянности.　

Побежали на квартиру к Нечаевым, которые жили за рекой, в районе Новой слободы. Дома застали только сына Лешу. От него узнали, что и его мать еще не возвращалась с работы. У Колпаковых нашли встревоженных Марию Афанасьевну и дочь Валю.　

Н. К. Нечаева.

Антонину Васильевну посадили в подвал гестапо. Бабушка спросила у переводчика, когда арестованных отпустят по домам. «Их будут допрашивать», — ответил тот и скрылся за дверью.　

Миновал день. Гусева домой не пришла. Утром следующего дня бабушка с внучками, приготовив передачу, опять пошла к бывшей гостинице. Носили они передачи и позднее. Караульные брали их охотно, и это радовало. Но однажды Гусевы увидели свою посудину выброшенной на улицу. Значит, гитлеровцы забирают их приношения, арестованная не получает их.　

18 марта распахнулась входная дверь здания гестапо и вышла целая процессия: впереди два солдата с автоматами, затем Колпаков и Гусева со связанными за спиной руками, позади автоматчики и переводчик. Перейдя улицу, все они скрылись за типографской дверью.　

Мария Афанасьевна Колпакова, случайно оказавшаяся рядом, отважилась проникнуть следом. Солдаты только посмотрели в ее сторону, но ничего　не сказали. Через открытую дверь, которая вела в цех, она увидела мужа и Тоню Гусеву.　

Колпакову приказали стать к печатному станку. Когда работа была сделана, переводчик взял один из свежих оттисков и быстро пробежал глазами. Сказал удовлетворенно: «Хорошо» — и милостиво разрешил печатнику-арестанту проститься с женой.　

Е. Г. Колпаков.

Лишь потом Мария Афанасьевна узнала, что именно набирали и печатали в то утро ее муж и Антонина Гусева. Это был приказ о расстреле большой группы великолучан. Среди них значились и подпольщики-полиграфисты.　

Конвоиры снова связали арестованным руки за спиной и повели через дорогу. А утром, едва забрезжил рассвет, на Коломенское кладбище въехали сани. В них сидели люди, а по обеим сторонам саней шли немцы с автоматами и с собаками на поводке. Сани свернули к вырытой накануне и черневшей посреди снежной белизны траншее. Арестованных со связанными руками подняли и подвели к яме. Их было пятеро — трое мужчин и две женщины. Прогремели выстрелы…　

Вот они поименно, пятеро отважных подпольщиков-полиграфистов, чьи имена навеки остались в истории Великой Отечественной войны:　

Цветков Василий Илларионович, 30 лет;　

Богданов Родион Богданович, 50 лет;