1812: Новые факты наполеоновских войн и разгром Наполеона в России - Николай Федорович Шахмагонов

узнав о гибели которого, сам Суворов сказал: «Вейсмана не стало – я остался один!». Такие, как Вильгельм Христофорович Дерфельден, о котором Суворов сказал, когда его хвалили за блистательное начало кампании 1789 года: «Честь не мне, а Вильгельму Христофоровичу. Это он научил нас под Масименами, как упреждать неприятеля». Можно упомянуть и о генерале Мадатове, считавшемся лучшим кавалерийским начальником в русской армии. Но Мадатов – армянин, а, значит, к списку западных стяжателей мамоны не относится. Нельзя забывать и о генерале Арнольди, который продолжал командовать огнем конноартиллерийской роты пол Лейпцигом с оторванной и перетянутой сильным жгутом, чтоб не потерять всю кровь, ногой. Храбрейшим из храбрых называли Милорадовича. Но это были генералы, обожаемые солдатами, и уж конечно прекрасно знавшие русский язык. Да и служили они России, а не собственному кошельку, как те, что окружали императора Александра, жадной сворой толпясь у трона. Не они, а именно русские генералы доказали, что Император сильно ошибался, давая характеристики шведскому послу, ибо именно русские генералы доказали, что многократно превосходят в чести, доблести и отваге хваленых наполеоновских маршалов, потерявших свою честь и мнимую славу на полях России.

Так неужели Император Александр вручал своим иноземным «выкормышам» жизни русских солдат, рождённых русскими матерями, лишь для того, чтобы их зарывали в землю эти бездарные иноземцы в русских генеральских погонах. Что могли дать иноземные генералы? Только горький опыт своих былых поражений – побед ни за кем из того длинного списка не числилось.

Император Александр понятия не имел о том, кто является автором наполеоновских побед. Он, бежавший при Аустерлице от первого же французского ядра, упавшего рядом, и обливавшийся слезами, спрятавшись в страхе в кустах, относился к Наполеону с особым почтением, даже подобострастием. И не скрывал этого. 6 апреля 1811 года он писал ему: «Величайший военный гений Вашего Величества не оставляет мне никаких иллюзий относительно трудностей борьбы, которая может возникнуть между нами».

Тогда же Александр стал собирать с европейских «полей бесчестья» весь «мусор в погонах» разных европейских армий, разбитых Наполеоном. Тогда же он пытался выписать из Америки для главного командования русскими войсками французского генерала Моро, вспомнив, что он однажды побил австрийцев, но позабыв, сколько раз в 1799 году его бил и гонял по Италии Суворов. Александр просил англичан прислать ему Веллингтона, нигде и никогда ещё не отличившегося, забыв, что отец его, Император Павел Петрович, именно в ответ на просьбу англичан отправил в Италию русского гения Суворова. Он звал к себе Бернадота, побитого Багратионом.

Битым европейским носителям генеральских погон (генералами этих бездарей сложно назвать) он вручал корпуса и бригады. К счастью, кроме них, по настоянию графа Алексея Андреевича Аракчеева, были назначены на многие ключевые посты действительно талантливые воспитанники Суворова – Багратион, Дохтуров, Ермолов, Платов, Кульнев, Кутейников, Коновницын, Неверовский… Они и многие другие стали творцами всех русских побед, их имена вписаны золотыми буквами в славную летопись России.

Им довелось выдержать первый и самый сильный удар Наполеона в июне 1812 года, план которого, а точнее план, разработанный маршалом Бертье, отличался решительностью.

Для наступления были созданы три мощные группировки.

Самой большой из них, предназначенной для действий против Первой русской западной армии Барклая-де-Толли, командовал сам Наполеон, то есть, естественно, маршал Бертье. Эта группировка насчитывала 220 тысяч человек. У Барклая же было 120 тысяч.

Против Багратиона действовал вестфальский король Жером Бонапарт.

Вице-король Италии Евгений Богарне наступал между этими двумя группировками, нацеливая свой главный удар в стык русским армиям.

Наполеон рассчитывал, что помешает соединению Багратиона и Барклая-де-Толли. Он говорил, что теперь уже Барклай с Багратионом более не встретятся.

Глава двенадцатая. План Барклая и его «Особенная канцелярия»

Михаил Богданович Барклай-де-Толли, узнав о вторжении французских войск, написал: «В день 12(24) июня 1812 года восстала жестокая буря: Наполеон, почитавший себя непобедимым и думая, что настало время снять с себя личину притворства, прервал переговоры, доселе продолжавшиеся, чтобы выиграть время… Шестнадцать иноплеменных народов, томящихся под железным скипетром его властолюбия, привёл он на брань против России».

До сих историки спорят по поводу замыслов русского командования. Нелегко добраться до истины, поскольку никаких серьёзных планов, по существу и не было, кроме одного, глобального, содержащегося в строжайшем секрете.

Еще в 1807 году Михаила Богдановича Барклая-де-Толли, получившего ранение при Прейсиш-Эйлау и находившегося в госпитале, навестил Император. Речь, естественно, зашла о возможной в недалеком будущем войне с Наполеоном.

Михаил Богданович поделился с Императором своими мыслями о такой войне. Суть сводилась к следующему: учитывая, что император Франции всегда собирает силы, большие по численности, и стремится разбить противостоящие ему армии в одном, максимум двух генеральных сражениях, необходимо противопоставить ему свою, тщательно продуманную стратегию….

Отступая от границ, заманить Наполеона вглубь своей территории, заставить растянуть коммуникации, на которые постоянно воздействовать с флангов, вынудить распылить войска для создания гарнизонов в захваченных городах и дать сражение, когда силы примерно сравняются.

В этот план был посвящён граф Алексей Андреевич Аракчеев. Не исключено, что именно одобрив такой способ действий, Император Александр сделал военным министром именно Михаила Богдановича Барклая-де-Толли. Впрочем, когда началось нашествие, иного способа действий просто не существовало. При том превосходстве, которое создал Наполеон на главном направлении своих действий, давать приграничное сражение было бы самоубийством.

Александр же, во всех государственных делах, включая военные, не умел принять какого-то определенного решения. Одобряя, с одной стороны, план Барклая и понимая, что он единственно верный в данный момент, он, с другой стороны, готов был идти на поводу у почитаемого им «полководца» фон Фуля, по совету и планам которого был построен Дрисский лагерь.

В обстановке, сложившейся в первые дни войны, единственным выходом было отступление в глубь страны и соединение армий Барклая и Багратиона. Но неужели Наполеон не понимал, что таит в себе отход русских армий и их уклонение от сражения?

Знал, потому что об этом не мог не говорить ему маршал Бертье, понимавший, что война с Россией – совершенной особая война, ничем не похожая на войны с западными странами. Так отчего же Бертье не лёг костьми, убеждая Наполеона, что ни в коем случае нельзя идти на Россию? Может быть, и убеждал, да Наполеон имел в данном случае свою точку зрения, основанную на данных агентуры.

В основе плана, в составлении которого участвовал маршал Бертье, а точнее, который составлял Бертье, было генеральное сражение сразу после перехода границ России. Бертье не мог не согласиться, что при созданном численном превосходстве сил оно должно быть победоносным. Ну а Наполеон планировал, разгромив русскую