Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

стало важным элементом культурной легитимации насилия внутри сообщества граждан. С этой целью стали употребляться различные словосочетания: гражданское зло (malum civile), гражданский раздор (civilis discordia) и др., но наиболее долгую жизнь получило словосочетание гражданская война[44]. Для его появления необходимо было уже иметь развитые понятия гражданин, гражданское сообщество, однако впоследствии словосочетание гражданская война использовалось и вне связи с концепцией гражданства.

Некоторые исследователи полагают, что впервые словосочетание гражданская война употребил Сулла в не дошедших до нас мемуарах[45]. Цицерон был первым известным автором, использовавшим его[46], он произнес его в 66 году до н. э. в речи, напоминавшей о заслугах Помпея:

Войны гражданская, африканская, трансальпийская, испанская, война с рабами, война на море, различные и по своим особенностям, и по характеру врагов, он не только вел сам, но и удачно закончил, а это доказывает, что в военном деле нет ни одной области, которая бы могла быть неизвестна этому мужу[47].

С помощью словосочетания гражданская война Цицерон способствовал принятию выгодного ему политического решения: уже тогда понятие использовалось не только для описания текущей политической ситуации, но и для ее изменения[48].

Позднее, характеризуя собственное положение на начальном этапе противостояния Цезаря и сената, Цицерон писал: «…я оказался в самом пламени гражданских раздоров или, лучше, войны»[49]. В трактате «Об обязанностях» (44 год до н. э.?) Цицерон отметил, что гражданские войны Рима отличались от внутренних конфликтов в Греции и своим масштабом, и своим характером: для Афин были характерны «сильнейшие раздоры», для Рима же — «не только мятежи, но и губительные гражданские войны»[50].

Цицерон способствовал формированию представлений о гражданской войне как о самом страшном бедствии для государства: «Нет большего несчастья, чем гражданская война»[51]. Это высказывание повторялось потом на протяжении столетий в связи с самыми разными вооруженными конфликтами.

Цезарь дважды использовал термин гражданская война в своих воспоминаниях, что позволило части переписчиков дать его мемуарам название «Гражданская война»[52]. В действительности же Цезарь придавал немалое значение тому, чтобы начатую им войну не рассматривали как bellum civile, в то время как его противники — Помпей и сенат — именовали вооруженный конфликт именно так[53]. Уже с момента появления термина его употребление могло быть выгодно лишь одной из противоборствующих сторон.

Разумеется, и ранее в разных языках существовали термины, описывающие вооруженные конфликты внутри государства. Древние греки, например, отличали полемос, войну с внешним врагом, от противостояния — нередко вооруженного — граждан одного и того же полиса. Для описания последнего использовались различные слова, среди которых выделяется стасис, имевшее, впрочем, разные значения и разную эмоциональную нагрузку, порой весьма негативную. После появления термина гражданская война он порой переводился с латыни на греческий как стасис; именно так называли гражданские войны Рима авторы, писавшие по-гречески[54]. Впоследствии яркие фрагменты книги Фукидида, касающиеся войн внутри полисов, нередко цитировались в исследованиях, посвященных гражданским войнам, а некоторые авторы и сейчас используют понятие гражданская война для описания истории Древней Греции[55].

Но все же, как и писал Цицерон, появление нового понятия было связано с возникновением невиданного ранее явления, беспрецедентного и по своим масштабам, и по своему характеру. Предпосылкой для возникновения гражданских войн было появление на большой территории развитого сообщества граждан; гражданские войны были одним из индикаторов развития римской цивилизации. Неудивительно, что некоторые авторитетные исследователи считают анахронизмом использование понятия гражданская война для описания конфликтов в античной Греции[56].

Тема гражданской войны получила дальнейшее развитие в других важных для римской традиции литературных и исторических текстах. Марк Анней Лукан в I веке н. э. создал поэму «Фарсалия, или поэма о гражданской войне», в которой он описывал противостояние Цезаря и Помпея, уделяя немалое внимание жестокостям, которые сопровождали внутренний вооруженный конфликт[57]. XIII–XVIII книги «Римской истории» Аппиана Александрийского, написанные на греческом во II веке н. э., в переводе на латынь носили общее название «Гражданские войны»[58].

Возникло представление о том, что свирепые гражданские войны — неизбежная черта общественного устройства Рима; термин стал использоваться и для описания более древних событий римской истории: одни считали поворотной точкой, определившей движение Рима к гражданским войнам, убийство Тиберия Гракха, другие — смерть его брата Гая[59]. В известном смысле циклически повторяющиеся гражданские войны были следствием невиданного ранее уровня цивилизации, они являлись платой за развитие Рима. Внутренние распри были результатом военных и внешнеполитических успехов республики, которые подготовили ее смерть. На гражданскую войну ветераны былых сражений отправлялись с энтузиазмом, желая быстрого обогащения.

Дальнейшее развитие понятия гражданская война было связано с тем, что оно использовалось для обоснования разных политических программ.

Термин мог употребляться для утверждения легитимности новой формы государственного устройства Рима: империя, сменившая республику, смогла разорвать порочную цепь ужасных гражданских войн и принести долгожданный гражданский мир; неудивительно, что выразителем подобных идей был сам император. Август писал: «В шестое и седьмое консульство, после того как Гражданские войны я погасил, с общего согласия став верховным властелином, государство из своей власти я на усмотрение сената и римского народа передал»[60]. Создавая образ мудрого правителя, прекратившего гражданские войны, Август выстраивал легитимность своей власти[61]. Подобные аргументы, основанные на распространении страха перед гражданской войной, использовались и столетия спустя для обоснования необходимости сильного государства и недопущения внутренних конфликтов.

Не всегда, однако, гражданские войны рассматривались как наибольшее зло; Сенека, например, утверждал, что «…в царствование Тиберия была распространенной и почти всеобщей неистовая страсть к доносам, опустошавшая Римское государство хуже всякой междоусобной войны»[62]. Здесь можно допустить намеренное риторическое преувеличение, но подобное суждение могло использоваться для решительной борьбы с тиранией. Продолжала существовать традиция прославления республиканских институтов прошлого, важной частью которого был культ тираноборцев; тирания рассматривалась как наибольшее зло, борьба с тиранами превозносилась. По мнению носителей этой традиции, тирания — продолжение гражданской войны другими средствами. Гражданские войны поэтому хоть и нежелательны, но возможны, когда речь идет о борьбе с тиранами. Обоснования тираноборчества, допускающие насилие, мы встречаем в европейской интеллектуальной традиции и впоследствии, в том числе и в традиции революционной.

Подобное сочувственное описание гражданских войн прошлого и тем более прославление некоторых их участников могло показаться властям империи опасным. В такой ситуации даже изучение истории внутренних конфликтов в истории республиканского Рима выглядело подозрительным: их авторов порой обвиняли в скрытой проповеди гражданской войны[63].

Термин гражданская война использовали и христианские мыслители. Августин довольно часто употреблял это словосочетание, оно было важно для его аргументации. Он противопоставлял греховный «град земной», неизбежно раздираемый жестокими противоречиями, ведущими к ужасным гражданским войнам, которые он, следуя уже сложившейся традиции,