Гвардии Камчатка - Николай Владимирович Манвелов

Шлюп развел пары и начал ходить взад-вперед перед устьем залива, собирая визуальную информацию о русской эскадре. Затем пароход дал два выстрела, однако снаряды не достигли цели. После двух выстрелов с «Оливуцы» противник отошел за мыс. Позже выяснилось, что от союзного отряда отделился бриг, который пошел с депешей к командующему неприятельскими силами.

«Тогда Завойко решился на крайнее средство и, чтобы устранить все сомнения, первым делом дал приказ прибить наверху мачт у всех судов флаги, чтобы никому в минуту слабости не пришло в голову их спустить. Затем оба транспортных судна, “Иртыш” и “Байкал”, были снаряжены как брандеры (зажигательные суда); в случае приближения неприятеля они должны были, воспламененные, идти под его суда. Три других судна были готовы к борьбе не на жизнь, а на смерть. Все ценные предметы, каковы казенная собственность, а также частные суммы, письма, драгоценности и т. д., были принесены ко мне, причем я получил в свое распоряжение 12 человек казаков, которые все это сложили в большой ящик, чтобы снести версты за две в лес, где и должны были охранять это имущество, пока я не прикажу, под моим руководством, доставить его на Кидзи. Я и офицер I. остались на берегу, чтобы наблюдать за положением вещей, ставшим очень серьезным, и чтобы получить еще некоторые приказания Завойко. Под руками у нас были два казака, которые могли нам понадобиться для каких-либо посылок. Таким образом, с нашей стороны все было готово», – вспоминал фон Дитмар.

Далее Завойко начал операцию, которую с полным правом можно назвать военной хитростью.

По мнению союзников, деваться русским было некуда – на всех картах того времени Сахалин был полуостровом. О проливе, открытом в 1849 году Геннадием Невельским и позже названным его именем, на кораблях союзной эскадры не подозревали. И хотя в Сахалинском заливе – так же, как и в Татарском проливе, – стояла блокирующая эскадра, ее задача была вовсе не в том, чтобы атаковать прорывающиеся с юга корабли из Петропавловска. Все было гораздо проще – союзники таким образом «законопачивали» выход из Амурского лимана для тех сил, что там уже находились, а угрозы с юга, по их мнению, не существовало – все из-за того же «полуостровного» положения Сахалина.

В открытое море русские прорваться не могли, так как с юга блокировал Брюс, а с севера мешал все тот же пресловутый перешеек. Деваться эскадре Завойко по всем признакам было некуда, и, следовательно, защитникам Петропавловска оставалось либо сдаться, либо погибнуть при прорыве через боевые порядки неприятеля, либо умереть от голода на своих кораблях.

Но события развивались совершенно неожиданным для англичан и французов образом. В ночь на 14 мая русские корабли в густом тумане тихо снялись якорей и ушли в устье Амура через пролив, который позже назовут именем его первооткрывателя – Геннадия Невельского. Проход между островом и материком был известен с 1849 года, но на иностранных картах он обозначен еще не был. Другое дело, что он не был еще толком промерен, так что русские суда даже изредка садились на мель.

«Когда в 10 часов вечера туман сделался так густ, что на расстоянии нескольких шагов едва можно было различить предметы, мы услышали совсем особенный, тихий, мерный стук на том месте, где стояла наша эскадра. Никто кроме нас, посвященных во все происходившее, не мог догадаться, что обозначал этот шум. Мы же знали, что это поднимают якоря с обмотанными цепями. Затем, после краткого затишья, последовал новый, иначе звучащий, но также тихий шум, и это были удары весел. Но вот все смолкло, и наступила мертвая тишина.

Для нас, стоявших на берегу, теперь настали моменты самого томительного ожидания. Каждую минуту могли начаться выстрелы пушек и смертельная борьба. Но в тумане, все более сгущавшемся, все оставалось спокойно. Часы проходили один за другими, и мы проводили их в лихорадочном возбуждении. Все было безмолвно и тихо.

Теперь стало ясным, что наши суда, в самом деле не будучи замеченными врагами, ушли и успели скрыться. С началом утреннего рассвета они, быть может, уже приблизились к мысу Лазарева или даже стояли за ними в полной безопасности. Завойко совершил такое смелое дело, которое вряд ли было когда-либо в истории войн. Тем самым он спас жизнь сотням людей и сохранил 5 судов.

Когда ранним утром 15 мая туман начал мало-помалу подниматься и вид вдаль стал яснее, то наступил момент, когда неприятель внезапно увидел опустевшую гавань и должен был сознаться, что его одурачили. При помощи нашей зрительной трубы мы заметили испуг и смятение на ближайших судах, которых теперь было всего 6 больших пароходов. Тотчас же поднялись столбы дыма из их труб, и скоро один пароход вошел залив, сделал нисколько выстрелов в лес, затем возвратился и пошел с целой флотилией дальше к востоку, прямо на Сахалин. Торопливо летали они туда, и скоро на горизонте видны были от них только полосы дыма. Вход в лиман на севере был им, по-видимому, неизвестен. У Сахалина они надеялись захватить русские суда», – вспоминал фон Дитмар.

Поскольку англичане и французы не знали «секрета» Сахалина, они приняли решение взять противника измором. Корабли наглухо заблокировали «бухту», которая на самом деле была проливом.

«О том, что командор ничего не знал о проходе из де-Кастри на север, нас заверяли многие из английских офицеров, участвовавших в экспедиции Элиота, и даже те, которые служили на одном с ним судне. Так как при встрече с ними в Гон-Конге, в рассказах о кастринской экспедиции, англичане вовсе не скрывали нераспорядительность своих начальников и говорили с большою откровенностью, то и нет причин сомневаться в достоверности сообщенных ими сведений», – отмечал позже Николай Фесун.

Далее следует его анализ ситуации, написанный на грани иронии и сарказма:

«Некоторые из английских офицеров при встрече с нами в Сингапуре и Гон-Конге говорили, желая защитить командора, что принятая им метода блокады была чисто Нельсоновская, так как знаменитый адмирал тоже всегда давал неприятелю возможность выйти в море и потом уже на свободе налетал на него, как коршун на добычу. Не опровергая собственно последнего факта, можно только сказать одно: если Элиот блокировал нас как Нельсон, то вообще командовал эскадрой не по-нельсоновски, потому что человек, водивший в сражение два корабля на четыре, конечно, не стал бы поджидать подкрепления, имея случай напасть с тремя на два, и, наверно, отыскав эскадру, наделавшую столь много хлопот его соотечественникам, тотчас же атаковал бы ее, не испрашивая