«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

неосвоенные территории за Байкалом. Таким образом создавалась «Желтороссия», которая должна была стать такой же неотъемлемой частью российского национально-государственного тела, как Мало– и Белороссия[446]. В этом присутствовал перекликающийся с идеями Сурина пафос включения народов Востока в орбиту русской «цивилизации», их аккультурации и дальнейшей ассимиляции.

Но, пожалуй, в наибольшей степени совпадает с позицией Сурина брошюра члена черносотенного «Союза Михаила Архангела» Н.Д. Облеухова (псевдоним – П. Ухтюбижский). Во-первых, России, по его мнению, не избежать рокового столкновения с желтыми народами, «испытывающими органическую ненависть к европейцам»[447]. Во-вторых, Россия потерпела поражение от Японии, поскольку на самом деле «против России воевала <…> не Япония, а Англия при помощи японских штыков»[448]. Более того, против России существовал «международный заговор»: «На англо-американские деньги была организована и подогрета внутренняя смута, и в то же время даже без объявления войны на нас напала Япония, действовавшая по указке Англии и Соединенных штатов»[449]. В-третьих, могущества России, «опомнившейся» и окрепшей после неудач, явившихся «господней карой» за отступничество от веры и «исторических заветов», хватит для того, чтобы отразить грядущее нашествие[450]. Как и у Сурина, «крестоносное» воинство одержит победу над азиатским драконом: «Если в Азии столкнется Россия, несущая народам свет православия с желтыми народами, погрязающими во тьме язычества, то в исходе этой борьбы не может быть сомнения. Крест одержит победу над драконом, олицетворяющим “князя мира сего”»[451].

О вовлеченности полковника Сурина в деятельность политических организаций ничего не известно, но по своим взглядам он явно примыкал к крайне правому лагерю. В этом отношении показательна его попытка увязать две «великие» фобии: «желтую опасность» и «еврейский заговор». Азиатские полчища натравливает на Русь Англия – страна, олицетворяющая «еврейский капитал».

В целом традиционная риторика «истинно русских» людей сочеталась у Сурина с менее характерным для черносотенных авторов расовым, биологическим уклоном. Но самой отличительной чертой его сочинений являлся своего рода наивный оптимизм. Одержимость Сурина борьбой с внешним врагом как бы отодвигала на второй план внутренние противоречия, делала их незначительными. Ему казалось, что хорошо поставленная пропаганда способна в короткий срок сплотить и мобилизовать население империи, включая революционеров (людей, временно заблуждающихся, но не лишенных «чести») и инородцев, которые должны были осознать, что под властью русского царя они процветают. По этой логике можно было точно так же в одночасье прекратить междоусобные распри народов Европы, указав им на общего врага. Борьба с восточной угрозой должна была решить проблемы всего европейского континента.

Можно заключить, что военные, выступавшие с консервативными и националистическими политическими высказываниями, не придерживались единой системы взглядов. В данном случае правильней говорить об общем «стиле мышления»[452]. Он включал в себя приверженность упорядоченной, иерархической организации общества; представление о нации как об объективной, вневременной, обладающей уникальными качественными характеристиками сущности – культурном (духовном) сообществе или биологическом сверхорганизме, принадлежность к которому должна означать политическое единство и устранять социальные противоречия; убежденность в том, что за любыми негативными политическими и социальными тенденциями стоит планомерная деятельность враждебных сил; наконец, склонность к жестким, решительным действиям и предельно примитивным подходам к решению сложных проблем. Сочинения данной категории авторов близки к впоследствии сформулированному Карлом Шмиттом пониманию политики и политического как антагонистического конфликта национально-государственных общностей с врагом – другой национально-государственной общностью, представляющей экзистенциальную угрозу суверенному бытию нации[453]. Партийная борьба, социальные, экономические, религиозные и прочие конфликты внутри государства должны прекратиться во имя противостояния внешнему врагу. Если же какая-то партия или часть народа отвергает политическое единство перед лицом экзистенциального врага, то она становится внутренним врагом – пособником и инструментом врага внешнего. Конечной формой разрешения конфликта с экзистенциальным врагом является война, в которой внутренний фронт может оказаться не менее важным, чем внешний. Для Шмитта способность определять экзистенциального врага и вести с ним войну являлась мерилом существования политической общности. В случае с военными пропагандистами такой критерий политического подразумевала их специфика их профессии. Прямой задачей военных являлась борьба с внешним врагом, но, если существованию государства угрожал внутренний враг (самим фактом своей антигосударственной деятельности приравниваемый к внешнему врагу и объединяемый с ним в одно целое), то нельзя оставаться в стороне от борьбы с ним. Подобную логику преподносили в качестве своей мотивации герои данной главы. На этой основе могли создаваться самые различные, в том числе взаимоисключающие политические проекты. Представляется, что вытекающий из отсутствия единой доктрины плюрализм мнений по конкретным вопросам при общих основополагающих установках был характерен и для русских правых в целом.

Расовая идеология, пустившая глубокие корни в военной среде, вдохновляла на применение тоталитарных методов. Первая мировая война дала примеры тотальной войны с «внутренним врагом», инициированной командованием русской армии. В 1914–1915 гг. военные власти организовали массовую депортацию еврейского населения из прифронтовой полосы (большая часть территории черты еврейской оседлости оказалась в прямом ведении военного командования). Было насильственно депортировано более полумиллиона человек, вина которых заключалась только в их еврейском происхождении[454]. Депортации сопровождались жестокими погромами, в которых принимали участии казачьи и регулярные части, и продолжались, несмотря на протесты гражданских властей, указывавших на порождаемый ими хаос в тылу. Кроме того, военные – упоминавшийся выше М.Д. Бонч-Бруевич и полковник А.М. Резанов играли ведущую роль в печально известной кампании по борьбе с так называемом немецким засильем.

Революция заставила активизироваться в публичном поле не только правую общественность. После 1905 г. правительство предпринимало попытки адаптироваться к новой политической реальности, в которой ему необходимо было публично защищать свой курс. К работе в официозных изданиях нового типа (таких как газеты «Русское государство», а затем «Россия») удалось привлечь талантливых сотрудников, способных вести публицистический отдел на уровне ведущих «независимых» изданий. Правительственные органы печати говорили на понятном образованной публике политическом языке. Ситуация в армии была сложнее. Разрозненные усилия подобных Сурину армейских «энтузиастов» охранительной политики даже в случае поддержки со стороны военных властей редко оказывали существенное влияние на настроения нижних чинов. Проблема заключалась не столько в ущербности их идей, сколько в отсутствии адекватного для малограмотной солдатской среды языка патриотической пропаганды. Идеи полковника Сурина были примитивны, но и для их восприятия требовались базовые познания в истории и географии. Офицеры, не имевшие эффективного инструментария идеологической обработки, в массе своей испытывали трудности с разъяснением нижним чинам смысла военных конфликтов и происходивших в стране событий. Отсутствие системы всеобщего обучения налагало на армию бремя общегражданского патриотического воспитания нижних чинов (в отличие от других европейских стран, где военная «школа» создавала национальное самосознание наряду со школой общеобразовательной)[455]. На страницах «Русского инвалида»