Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Смена. Они с радостью вылезают из надоевших окопов. Куча неиспользованных гранат, горы патронов. Мы смеёмся вслед уходящим.

– Чем же вы тут занимались, если всё цело?

Они отвечают:

– Русские не приходили за своей смертью.

Теперь наша очередь сидеть и ждать, что решат там на самом верху, в высоких штабах. Наступать ли нам или обороняться? Хоть и страшно, но нам до чёртиков надоело сидеть на одном месте.

Внезапное, невиданное до тех пор сопротивление русских порождает в нас тихую ярость. В каждом рассказе сквозит уважение, смешанное с наигранным негодованием, к стойкости противника.

Но дни сменяются ночами, ночи и опять дни. Мы не выходили из боя уже вторую неделю и целыми днями и ночами только и делали, что окапывались.

На передовой не было воды, и если кто-либо брился, то он использовал для этого часть своей порции чая или кофе.

Четырнадцать дней я не умывался и остальные тоже, и мы похожи скорей на чертей, вылезших из преисподней. Мы давно забыли, что когда-то были рабочими, крестьянами, торговцами.

Густ Джозефнер, бывший студент.

Фриц Таддикен, бывший стекольщик.

Хельмут Грандчок, бывший ученик водопроводчика.

Жаннес Моранка, бывший жестянщик и кровельщик.

Ханс Ансорг, бывший банковский служащий.

Вальтер Салвей, бывший фермер.

Роберт Надь, бывший электрик.

Хорст Панизвиш, бывший плотник.

Адольф Беккер, бывший часовщик.

Вилли Хейндорф, бывший судебный секретарь.

Готфрид Пагген, бывший батрак.

Это было очень давно. Они все стали исключительно опытными бойцами. Они сменили сантименты на холодную практичность. Ими также овладевала глухая ярость. Война по-настоящему еще только начиналась. Им приказывали, и они шли вперёд. Им говорили – надо ещё чуть-чуть потерпеть. И они терпели.

Как всегда, квартирмейстеры забыли, что приближается зима.

Зиму сорок первого мы пережили. Неужели опять нам придётся мёрзнуть в окопах в продуваемых насквозь шинелишках на рыбьем меху?

Никто не задавался вопросом. Почему для командира дивизии или даже для командира полка всегда находится кожаное пальто, подбитое мехом. И для прочих штабных тоже есть тёплая одежда. А для нас, хорошо если найдётся пара тёплых перчаток.

Но есть те, другие, которым уже ничего не надо. Им хорошо под крестами. Им лучше, чем нам.

Здесь, в бескрайней степи с бесконечными просторами, можно сойти с ума. И вода, вода – это счастье. Затхлая и тёплая – это не чистая колодезная. Хорошо хоть такая есть.

Прошло три дня, и мы устали и думали, когда нас сменят, чтобы оттуда, издалека, посмотреть со стороны на происходящее здесь.

Так думал рядовой Вилли Хейндорф № дивизии № полка седьмой роты, когда после ужина, лёжа на расстеленной на дне окопа плащ палатке, с шинелью под головой вместо подушки смотрел на звёздное небо. Спать не хотелось, можно поговорить, но и говорить не хочется. Ни о еде, ни о доме, ни о самых близких.

Кто послал их сюда? Всякий раз им говорили: «Вот цель, которой вы должны достигнуть». И они достигали.

И тот, кто послал их сюда, верил в их безграничные возможности, и они верили в себя. Так было в Польше, во Франции, но почему-то не случилось в России.

Цели им ставились, как и прежде, но достигать их порой стало невозможно. А если и достигались, то цена, а цена – это всегда количество человеческих жизней, становилась непомерно высокой.

Наконец пришел приказ. Атака. Утром атака. Всю ночь чувствуешь, как дрожат колени. Спать нет сил. Лежишь с закрытыми глазами и ждёшь наступления утра. Всю ночь страх разрывал любого из нас на части. Утром перед атакой еда не лезла в рот.

Мы всегда молились, перед атакой особенно. Я просил бога:

– Спаси и сохрани.

И каждый просил:

– Спаси и сохрани.

Но бог глуховат на левое ухо. И Вальтер Салвей, стоявший слева от меня во время молитвы, погиб в самом начале атаки. Пуля попала ему в глаз. Он даже не успел ничего понять. Я завидую ему. Хорошо если сразу, без мучений. Пуля за пулей падали вокруг меня. Я упал, вжался в землю и стал молиться.

– Господи, спаси и сохрани, – кричал я.

Мою молитву перебили крики:

– Санитар! Санитар!

– Меня ранили! – крикнул Ханс Ансорг, поднимая над головой окровавленную руку. Ему больно, но он улыбается, повезло: он не попал в рай, и безумная радость наполнила его сердце. Его увезли в тыл. Когда он к нам вернётся? И вернётся ли? Серьезно раненых отправляли домой, в Германию.

Атака не задалась. Русские стреляли, как черти в аду. Мы ещё легко отделались. В роте четверо убитых и девять раненых. Другим досталось больше, чем нашему взводу.

Можно сказать, мне повезло. Не повезло только убитым.

Роберт Надь лежит на земле, и его лицо с каждой секундой становится всё бледней. Из его ноги хлещет кровь, которая пропитала шинель. Мы пытаемся сделать из ремней жгуты, но безуспешно. Боже правый, как нам его спасти? Он умирает тихо, блаженно улыбаясь. От его улыбки становится не по себе.

Фриц Таддикен стоял рядом с ним во время молитвы, ранен в живот. Его вынесли с поля боя.

Но санитарная машина разбита снарядом вдребезги, и когда придёт другая, неизвестно. Если вообще придёт.

Его бледное в испарине лицо передо мной, он спрашивает:

– Я выживу?

– Непременно, дружище, – отвечаю я и улыбаюсь.

Он понимает, что я лгу, и его ресницы дрожат. Глаза смотрят в небо. Я закрываю их.

Он всегда смеялся и говорил, когда кто-нибудь толкал его:

– Осторожней, я стеклянный, я разобьюсь. Я стекольщик.

Ты не разбился, дорогой Фриц. Пуля, застрявшая у тебя в животе, навечно с тобой.

Вчера он читал мне письмо, полученное от жены. Она просила его прислать мех, для того чтобы сшить себе шубу, а если мех не очень хороший, то меховые пальто детям. Она всегда чего-нибудь клянчила и вечно плакалась на тяжёлую жизнь. Ей казалось, Россия – большой магазин. Куда пришёл и выбирай что хочешь. Она – дура, она не знает, что тут за всё надо платить – кровью.

Я сложил в мешочек из-под крупы его личные вещи: бритву, перочинный ножик, её письма, он хранил их, и, когда не было свежих, перечитывал старые, их свадебную фотографию.

Вот она удивится, когда не обнаружит в посылке меха для свой шубки.

…Я хороню своего друга Фрица. Он очень хотел получить землю в России. Теперь он остался в этой земле навсегда.

Никто из моих товарищей и мысли не допускал, что война проиграна. Наоборот, мы вспоминали, как Наполеон победоносно захватил Москву, а тогда, как и сейчас,