Сталинград: дорога в никуда - Анатолий Алексеевич Матвеев

Я вонзаю штык русскому в живот, а он размахивает сапёрной лопаткой, пытаясь раскроить мне лицо. Я толкаю его вперёд, он падает, спешит подняться, но Хельмут добивает его гранатой по голове.

Остальные убегают. Мои сослуживцы, обезумев от злобы, убивали всех без разбора: и раненых, и пленных. Было двое русских пленных. И пятеро наших убитых. Пятеро!

Фельдфебель был взбешен, он выхватил пистолет и выстрелил одному пленному в голову. Другой стал умолять, чтобы ему сохранили жизнь, но и ему Дитер Бирц выстрелил в голову. У него необычайное хладнокровие! Его рука не дрожала. Он посмотрел на меня и сказал:

– Истребление низшей расы – благородная цель.

Я удивляюсь самому себе: я могу совершенно спокойно смотреть на эти вещи… Не изменяя выражения лица, я глядел, как фельдфебель расстреливал русского. Я даже испытывал при этом некоторое удовольствие.

Русские отступили. У нас даже нет сил стрелять им вслед.

Я сажусь на землю и смотрю по сторонам: всё в крови. Хочется уйти отсюда и не видеть ничего.

Вдруг один из молодых хватается за голову и кричит не своим голосом. Я подхожу и что есть силы бью его по щекам.

Он, очнувшись, держится за красные, то ли от крови, то ли от моих ударов, щёки и молчит.

Еще одна атака русских отбита. Многие из прибывших прошлой ночью убиты в своем первом бою, убиты сразу от первых пуль. Теперь мы должны каким-то образом вынести своих раненых.

Русские не дают высунуть голову из окопа. Их пулемёт стрекочет, и пули, звеня, вонзаются в бруствер нашего окопа.

С нейтральной полосы слышны стоны и мольба. До ночи раненые будут лежать там, истекая кровью.

То, что русские будут так отчаянно защищаться, никто не мог предвидеть.

В прошлом году они сдавались пачками, а сейчас пленных почти не стало. И смерть, смерть ходит кругами, она не хочет уходить из нашей роты. И не успокоится, пока не заберет всех нас.

Ночью мы выносим раненых. Днём это невозможно. Многие не дождались нас. Мы опоздали вперегонки со смертью. Из тех, что мы вынесли живыми, многие не выживут.

Санитарная машина полная под завязку. У них даже нет сил стонать. Смотрят на всё безучастно, кажется, им всё равно, выживут они или нет.

Сталинград Вилли

Сталинград близко. Иногда, кажется, вглядываясь в степную даль, я вижу этот город. Я помню, как мы входили в опустевший Минск, в почти не тронутый войной Смоленск и вот очередь Сталинграда. Каким будет этот город? Наверное, не хуже тех, где я уже побывал. Город есть город, это не чистое поле.

Как только мы займём Сталинград, я буду гулять по улицам, купаться в великой реке. Я пошлю отцу фотографии на фоне Волги, пусть радуется. Напишу Хелен, пусть знает, какой я герой.

Я никак не отвыкну мыслить категориями сорок первого, а сейчас сорок второй. До Волги близко, до города ещё ближе. Надо пройти эти километры.

Солдатские километры не бывают прямыми. То сто метров бежишь вперёд, поспевая за танками, глотая поднятую ими пыль, то ползёшь, вжимаясь в землю и вздрагивая вместе с землёй от близко разорвавшегося снаряда. И кажется, что сегодня нам повезёт, и мы доберёмся до этого проклятого города.

И как только я ступлю на первую улицу, русские будут сдаваться. Почему же они сейчас не сдаются? Может, у них некому сдаваться? Кто тогда с нами воюет? Или мы воюем с пустотой. Но эта пустота огрызается огнём. От этой пустоты мои друзья и знакомые гибнут каждый день.

Приёмник каждый вечер до хрипоты орёт:

– Сталинград наш. Или почти наш. Наш, наш, наш…

Хочется взять и грохнуть его о землю. Чтобы он замолчал навсегда или сказал правду.

Мы наступаем, наши танки ревут и рвутся вперёд. Мы бежим пригибаясь. Лучше глотать выхлопные газы, чем захлёбываться собственной кровью.

Русские накрыли нас. Снаряды рвались без перерыва. И танки, те, что ещё не горели, остановились и стали отползать задним ходом.

Наступление провалилось. И мы ползём назад, стараясь сохранить свои жизни. Среди тысячи взрывов и свистов ты различаешь свой.

Стомиллиметровый снаряд узнаёшь по звуку, ложится рядом. Инстинктивно замираешь и вжимаешься в землю. Осколки летят над головой. Теперь вскакиваешь, бежишь, догоняя остальных.

Окопы, как спасение. Все целы, и это радует.

Пирожок злой оттого, что наступление не удалось. Он вообще сильно переживает любую неудачу. Его лицо багровеет. С губ срываются ругательства. Левая рука трясётся, ладонью правой бьёт по стенке окопа, чтобы хоть на чём-то выместить своё раздражение.

Все, все, стоящие с ним в рядом, виноваты в том, что атака не задалась. Все, кроме него. Наоравшись, замолкает и сгорбленный уползает в свою нору.

Взвод облегчённо вздыхает. Можно расслабиться, он не скоро вылезет наружу. Все закуривают, на войне некурящих нет.

Новички, первый раз попавшие в переделку, ещё никак не успокоившись, возбуждённо дышат. Остальные невозмутимы.

Даже если смерть заберёт кого-нибудь из нас, мы не будем сильно переживать. Наши сердца окаменели. Мы не были такими. Война нас сделала бездушными. Война.

Три раза мы атаковали русских и три раза нас отбрасывали назад.

Словно побившись головой о каменную стену, наше командование, наконец, осознало, что здесь не пробить оборону русских. Бессмысленные, кровавые атаки прекратились.

Но во взводе царило уныние. Мы не можем продвинуться вперёд. Мы уже неделю топчемся на месте. Мы побеждали, мы только побеждали. Мы привыкли побеждать. Сколько раз мы это делали. Что мешает теперь? Что?

Стоять на месте – это гибель. Германии нужна победа в этом году, нам нужна победа. Мы не в силах пережить ещё одну зиму.

Многие говорят: если до наступления зимы не наступит конец войне, то пешком уйдут из России.

И погода с дождями и сильным ветром нагоняет тоску. Хочется не плакать, а выть.

Приемник здесь, на передовой, – единственная связь с миром. Мы слушаем, что творится в мире, и думаем, неужели никто не знает, как мы здесь страдаем.

Радио передаёт бравурные марши. Музыка умиротворяет нас.

После диктор радует хорошими сообщениями с фронта. Даже про Сталинград сказано, что армия наступает. Но мы-то стоим на месте. Может, наступают все, кроме нас. Почему мы не движемся к цели? Вот она рядом, она совсем рядом – это Сталинград, это Волга.

Пирожок успокоился, вылез из своей норы и, наткнувшись на меня, говорит напыщенно, скорее, чтобы успокоить себя:

– Мы скоро выиграем войну. Пол-России мы захватили. Наши резервы неисчислимы.