Пятый - Марк Рабинович

а вовсе не причинить боль. Теперь же все чаще и чаще ему начали попадаться на плацу затравленные, серые от безнадежности лица первогодков. Надо было срочно что-то предпринимать, но он оттягивал непопулярное решение, колебался слишком долго, пока не понял истинную причину своей нерешительности. Он просто-напросто боялся, боялся этих самодовольных рож с расплывшимся по наглой морде выражением вседозволенности. Тогда он был еще слишком молод и не знал как страшна посредственность, дорвавшаяся до власти, будь это власть во взводе или в масштабах целой страны, Он не знал этого, но чувствовал опасность неведомыми ему самому рецепторами где-то там, за пределами познаваемого. Чувство это было совершенно иррациональное, но, оттого, не менее сильное. Поэтому, осознание своего страха разозлило его и побудило к действию. Но действовать следовало осторожно, посоветовавшись с командованием и даже, возможно, переложив на него ответственность. Главное – не торопиться, не рубить с плеча, ведь время еще есть, думал он, не подозревая, что времени у него не осталось.

Потом, когда было уже поздно, были созданы многочисленные, очень авторитетные и совершенно бесполезные комиссии. Опоздавшие комиссии разводили руками и так ничего толком и не смогли решить. Их можно было понять. Действительно, на войне, даже самой локальной, порой случаются накладки, но не до такой же степени идиотские. Даже последнему штатскому "ботанику" известно, что для борьбы с небольшими террористическими группами существуют специальные части – "антитеррор", обученные производить точечные операции без потерь как среди гражданского населения, так в своих рядах. Наконец, можно было бы пустить в дело дивизионный спецназ, в крайнем случае – десантников. Поэтому, никто так и не смог понять, с какого это перепугу мотопехотную роту необстрелянных и необученных бойцов бросили в атаку на засевших в поселке сепаратистов. Наверное, тут был замешан не то панический страх кого-то наверху, не то очень хитрая интрига там-же. Подробностей он не узнал и узнать не стремился. Рассматривалась и диверсия, результат предательства, но эту версию благополучно замяли и ему меньше всего хотелось думать о причинах.

Итак, приказ был отдан и его следовало выполнять. Помощи ждать было неоткуда. Мудрое командование отдало приказ и столь же мудро объявило радиомолчание. После этого рота оказалась предоставленной самой себе. И вот теперь наспех бронированные грузовики медленно ползли по пашне, а к их тонкой броне жались испуганные бойцы, некоторые из которых в первый раз получили боевые патроны. Он вдруг поймал себя на мысли, что опасается не выстрелов из-за хат, а того, что у кого-нибудь сдадут нервы и один боец пустит пулю в спину другого, сводя застарелые счеты. От мысли об этом теснило дыхание и по шее, за воротник, потекли мерзкие струйки холодного пота. Но то, что вскоре произошло, оказалось еще хуже. Много хуже.

У них не было ни разведки, ни снайперской поддержки и, конечно же, никто не ожидал, что у сепаратистов окажутся минометы. Первый залп трех стволов, взметнувший комья земли далеко на опушке голого по осени осинника, заставил неопытных бойцов залечь. Второй залп упал близким недолетом и три смачных чмоканья разорванной взрывом грязи слились в одно. Надо было немедленно вырываться вперед из вилки, но бойцы продолжали лежать, вжавшись в набухшую влагой землю и третий залп накрыл одну из машин, разорвав в клочья водителя и оторвав ногу пулеметчику. Четвертого залпа никто ждать не стал и бойцы побежали к спасительному лесу, испуганно оглядываясь. Им вдогонку понеслись еще два залпа, не задевших, однако, никого.

…Оттуда, с проклятого поля, истошно вопил умирающий от потери крови пулеметчик в подбитой машине, а здесь, в осиннике, было необыкновенно тихо. Молчали растерянные, перепуганные бойцы, молчали трое взводных с огромными, безумными глазами на неестественно бледных лицах, молчали прячущие глаза сержанты. Он переводил глаза с одного из них на другого и видел, как они старательно отводят взгляд, боясь взглянуть ему в глаза. У некоторых уже не было оружия, наверное они бросили его там, на перепаханном поле. Что же делать? Что ему, черт побери, делать? Сейчас придется снова послать этих смертельно напуганных людей в бой, под пули и мины. Что он может сказать такого, что пересилит их панический страх и заставит пойти навстречу смерти? Где взять правильные слова? Послать их в бой за державу? Но стране не угрожает злобный враг и чужие сапоги не топчут родную землю. Их всего лишь посылают в бой для того чтобы одни биржевые индексы поднялись, а другие опустились. Ну а те, другие, за полем, для чего они наводят свои минометы? Неужели для того чтобы поднялись и опустились совсем иные, но одинаково чуждые и им и нам индексы? Может быть, напомнить о воинском долге, о присяге? Вряд ли это может тем, за кем охотился военкомат и топтали сапогами озверевшие "деды". Выбора не оставалось и он закричал, с трудом выдавливая из себя слова…

Эти слова он не запомнил, не допустил их в долговременную память, постарался забыть и ему это удалось. Там было что-то о расстреле за дезертирство, о том что сам пристрелит каждого, кто струсит. И он действительно истово размахивал пистолетом, благоразумно не сняв его с предохранителя. Хриплым фальцетом он выкрикивал еще какие-то страшные и злые слова, веря и не веря в свои угрозы, и это помогло. Каким-то образом ему удалось перебить их страх еще большим страхом, рота поднялась и пошла. Взводные опомнились, засуетились и выстроили три колеблющихся, как простыня на ветру, цепи. Он с ужасом ожидал очередного минометного залпа, но было тихо, наверное у сепаратистов кончились мины. Противник вообще, похоже, успел покинуть поселок и из-за хат не раздалось ни единого выстрела. Он уже было успокоился, а напрасно. Самое страшное ждало впереди.

Что именно произошло в той, самой первой, хате, он так и не узнал. Вроде бы руки молодого парня, вынесшего им воды, слишком сильно пахли не то тротилом, не то пироксилиновым порохом метательного заряда. Он в это не верил, зная по опыту, что запах "сырой" взрывчатки уловим только собачьим нюхом, а порохом может пахнуть все что угодно. Не исключено, впрочем, что парень действительно оказался одним из минометчиков, но тогда непонятно, почему он не ушел вместе с остальными. Или он был "мобилизован" сепаратистами, терроризировавшими село, и против воли подавал снаряженные мины? Узнать это уже не удастся никому и никогда. Когда он вбежал в дом, кисло-сладкий запах крови пропитал, казалось, все вокруг. Живых там уже не было, только трупы. Таких домов, с занавесками на окнах и трупами на порогах,