Москва-Париж - Александр Жарких

в комнаты на пятом этаже третьего подъезда. Запах был специфический. Тела пулемётчика и его помощника кровили разорванными поверхностными сосудами, а из их ртов вытекали струйки крови взорвавшихся лёгких. Рядом с окном валялись ещё двое убитых укронацистов.

Затем мы снова спускались вниз по этажам, закидывая сверху вниз «эфки» и контроля комнаты автоматами. Ранило ещё двоих наших пацанов. Когда дошли до первого этажа, то оказалось, что именно в этом подъезде был вход в подвал, где располагался небольшой штаб украинского подразделения и большинство спальных мест для личного состава. Туда тоже накидали гранат, и наши пацаны на нервах орали в сторону подвала:

– Сдавайтесь, если жить хотите! Щас всех взорвём!

– Нэ трэба. Мы выходымо, – донеслось из глубины подвала.

Третий подъезд был взят, и я доложил по рации, что «сынок» уже отучился и в третьем классе, правда у него появилась ещё одна большая «тройка» и две обычных, но сынок очень хочет исправиться и поэтому на уроке труда сделал четырёх «деревянных человечков».

– Сколько-сколько? – не поняли в штабе.

– Четырёх! Правда, у двоих надо кое-что подстругать.

– Понял тебя. Закрепитесь там и выводите всех раненых и деревянных, – открытым текстом сказали мне.

– Принято, – сказал я и отжал тангету на своей рации.

Вместе с пленными мы захватили их рации и гаджеты. С тремя парнями я остался в третьем подъезде. Двое пленных украинцев были ранены, и их повели те, кто смог остаться неповреждёнными и сдались. Троих ребят пришлось отправить выносить Борща и других наших «трёхсотых». Полдома было за нами, полдома за украинцами. Но я знал, что такая ситуация не могла устроить командование, там нужна была пятиэтажка целиком. Поэтому буквально через десять минут со мной связался командир взвода и приказал подумать, как можно взять четвёртый подъезд после возвращения троих наших парней, которые ушли вместе с ранеными и деревянными. А я уже и сам думал об этом, понимая, что поставленную перед нашим подразделением задачу никто не отменял. Так, собственно говоря, и началась операция «Шахид».

29. НЕИЗБЕЖНОСТЬ

В одном из помещений подвала мы нашли небольшой склад оружия, среди которого оказались мины «МОН-50» и «ТМ-62». Что укронацисты собирались ими минировать, осталось неизвестным, а вот у меня возникла мысль о том, что мощные противотанковые мины ТМ-62 могут нам пригодиться. Нас оставалось всего семь человек в строю из двенадцати, и любая ошибка при штурме могла привести к тому, что мы все погибнем в этом накате или нас станет намного меньше. Поэтому снова нужно было что-то придумать.

И я придумал. Ну как придумал – можно было попробовать. В каждом подъезде панельной пятиэтажки почти в самом центре его конструкций проходила вентиляционная шахта, или две, в зависимости от строительной серии. Эта шахта собирала воздух через вентиляционные отверстия на кухне и в санузлах и вертикально выводила его через небольшое возвышение на крыше, прикрытое зонтиком и решётками с четырёх сторон. Чтобы не штурмовать подъезд малыми силами, его можно попробовать сложить как карточный домик со всеми, кто там засел, взорвав через такую шахту сильным взрывом.

Оставив внизу четверых ребят, я взял с собой двоих, попросив их захватить обе мины «ТМ-62» весом по десять килограммов каждая и весь оставшийся пластид. Когда мы выбрались на плоскую крышу, то я сразу заприметил снесённые шальным снарядом остатки «домика» вентиляционной шахты четвёртого подъезда. Это была удача: отверстие шахты уже открыто!

Посмотрев на своих пацанов, я понял, что не смогу предложить им рискнуть жизнью ради моего сомнительного плана. Поэтому, когда мы принесли обе мины к краю шахты, положили одну на другую, зажали между ними пластид, в который целиком была вставлена «эфка», и аккуратно подмотали всю эту опасную инсталляцию скотчем, я быстро снял с себя броник, разгрузку и обе рации. Отдав всё это и автомат в придачу своим ребятам, ласково попросил их отойти подальше в наш третий подъезд. Они всё поняли, но засомневались в правильности моего поступка. И только мой ор, что я взорву всё это прямо сейчас вместе с ними, если они не отойдут, смог правильно подействовать на пацанов. Теперь нужно было делать всё очень быстро, потому что в переданной мной рации уже кричали, что вражеская птичка заметила нашу возню на крыше и приближается к нам.

«По мере адаптации к неестественной чудовищности войны страх погибнуть притуплялся, потому что я уже чертовски устал физически и морально. Я мало спал, нерегулярно ел, делая это в основном ночами. Я не брился и понимал, что от меня, наверное, воняет, как от бомжа или собаки, но ясно осознавал, что делаю нужную для других работу. И знал, что множество других людей в совсем другом мире не способны понять, что я делаю эту работу и для них тоже, чтобы они хоть что-то могли хоть когда-нибудь понять. И сейчас расслабляться было некогда, да и незачем. Господи, если ты решил, что это «всё», совсем моё «всё», то я почти готов ко встрече с Тобой. Мне, конечно, страшно умирать. Ты же знаешь, что я человек тревожный, не всегда уверенный. И умирать не очень хочу. Я люблю женщину по имени Вера и очень беспокоюсь, что в последнее время она не отвечает на мои звонки…» – так мой мозг успел подумать сразу обо всём за те короткие мгновения, которые у меня оставались для того, чтобы успеть перебежать от ствола шахты как можно дальше в сторону третьего подъезда. Я прикинул, что капитальные межподъездные стены должны выдержать удар и не посыпаться, но полной уверенности не было.

После того, как я вытянул чеку из запала «эфки» и все двадцать два килограмма собранной в одну кучу взрывчатки отправились в свободное падение на дно шахты, я должен был постараться преодолеть около двадцати метров меньше чем за три секунды.

И вроде бы получилось! Меня подбросила и окатила горячим воздухом чудовищная взрывная волна, а потом подхватили крепкие руки моих ребят, прежде чем бетонные панели и перекрытия четвёртого подъезда обрушились на головы закрепившихся в нём укронацистов. Мелкие куски разлетавшегося бетона взлетели высоко вверх и чудом не задели меня, а сам я чуть было не повис на краю образовавшегося провала. Но каждый штурмовик знает, что фарт – это всё, что есть у него в последнюю минуту.

– Ну ты даёшь, Париж! – сказали мне пацаны, ошалело присев покурить вместе со мной после того, как наши уши пришли в себя и могли слышать слова. Примерно то же самое я услышал по рации от командира