Москва-Париж - Александр Жарких

больше всего вас сейчас ждёт? Больше всего вас сейчас ждут не матери, не жены и не дети, а три категории людей – это: менты, проститутки и таксисты. И каждый из них захочет отобрать ваши кровно заработанные деньги.

Куратор в упор посмотрел на парня, который хотел отправиться прямо в Сочи и сказал:

– А знаешь, я не могу тебе запретить. Ты вольный человек! Хочешь в Сочи? Пожалуйста, только давай я тебе такси вызову, потому что таксисты, с которыми мы работаем, уже предупреждены обо всём. Они не станут таких, как ты, разводить на деньги, не станут завозить в баню или к девочкам. Они знают, что если сделают это, то мы их в этом же лесу закопаем.

Никто из толпы не выразил сомнений в последних словах куратора, зная возможности ЧВК «Вагнер». Парень, захотевший в Сочи, согласился на сделанное ему предложение и дождался «спецтакси Вагнера». А я дождался «спецавтобуса» до Москвы и поехал, неотрывно глядя в окно. Мирная заоконная жизнь показалась мне ненастоящей. По моим ощущениям, настоящая жизнь осталась где-то там, далеко за спиной. Меня удивляло всё: чистенькие заправки, придорожные магазинчики, хостелы и забегаловки, гражданские люди и живые девушки в лёгкой весенней одежде.

После пяти часов непрерывной езды автобус сделал остановку на придорожной площадке, вокруг которой зеленел майский лес, чтобы пассажиры могли размять свои затёкшие ноги и сходить, наконец, в туалет. Как только водитель открыл двери, у меня в ушах запели соловьи. Да, те самые, которые в день смерти слышали Шиллер и Клуни. От неожиданности я споткнулся и чуть не упал, спускаясь по ступенькам из автобуса. Я двинулся в сторону придорожного туалета и совершенно отчётливо слышал сквозь шум проезжавших по шоссе машин звонкие трели соловья. И даже не одного. «Но как и почему сейчас? Ведь я уже не на войне! Неужели что-то должно случиться со мной по дороге?» – эти и другие мысли уже буквально ссорились между собой в моей много раз контуженной голове. Не доходя до туалета, я остановился, прислушиваясь.

– Хорошо голосят соловушки, прям заслушаешься! – сказал парень, проходя мимо меня с улыбкой. По виду он был деревенский. – Сука, как же мне этого не хватало на зоне и на передке!

Я с удивлением посмотрел на него и спросил:

– Ты тоже это слышишь?

– Конечно, это все слышат. Правда, здорово?

– Как все? Не может быть! – я смотрел на парня, пытаясь уложить в своей голове мысль о том, что все мы скоро должны умереть.

На этот раз деревенский парень тоже остановился и с удивлением посмотрел на меня, не понимая смысл произнесённых мною слов. Я уже хотел было оправдаться и поведать парню печальную историю о соловьях, которые предвещают неминуемую скорую смерть, но парень опередил меня:

– Почему не может быть? Что тут такого? Сейчас весна, дело к вечеру, соловьям пора семью заводить, вот они так и распелись в лесу-то, соловушки… Вот, слышишь, слышишь, а скворцы-подлецы их уже передразнивают, эти могут! Слышишь, слышишь?

Парень пошёл по своим делам, а я так и остался стоять, забыв о том, зачем вышел из автобуса. «Ну, конечно же, это соловьи, обыкновенные птицы нашего леса! А я-то, городской дурак, чего себе напридумывал? Расскажу потом Вере – вместе посмеёмся!» – не передать, как я был благодарен этому парню, выдающемуся деревенскому орнитологу.

Ещё через десять часов автобус успешно довёз меня до Москвы. Всю дорогу я думал о Вере. И мысли были тревожные. А ещё возникало ощущение, что огромное пространство, в которое я теперь переселялся, было наполнено мирным равнодушием обыкновенной и размеренной жизни. Столица встретила меня совсем другими звуками, чем те, к которым я привык. Уши не хотели верить этим звукам и ждали возвращения привычных. Идти вперёд с прямой спиной и свободными руками тоже было непривычно, а глаза по-прежнему искали места, где можно будет укрыться от обстрелов.

Московские деревья избежали ранений и были исполнены зелени молодой листвы. Внезапно налетевший порыв ветра тревожно зашуршал где-то высоко в ветвях. Я поднял голову вверх и понял, что не могу это сразу принять, захотелось найти точку опоры. Я присел на остановке автобуса и закрыл глаза. На минуту вернулся страх того, что сейчас открою глаза и пойму, что просто заснул в подвале своей располаги в Бахмуте. Представив это, вспомнил, что в Бахмуте мне тоже иногда казалось, что я сейчас открою глаза и окажусь в своей постели в Москве и пойму, что всё это мне приснилось. Ведь закрытыми глазами иногда можно увидеть больше, чем открытыми…

На остановку автобусы подруливали один за одним, московские люди словно не замечали меня, то есть моего присутствия в этом мире. И пока я в нём действительно отсутствовал, потому что мои звонки на телефон Веры по-прежнему не проходили и упирались в стену моего непонимания.

31. ЯСНОСТЬ

Она смотрела на меня немного растерянно, словно удивляясь тому, что случилось. Во взгляде её больших светло-зелёных глаз уже не отражался тот озорной огонёк, который включался, когда мы оставались наедине. Но это всё равно были её глаза, те самые женские глаза, которые верили в меня, которые всё понимали, всё знали и словно хотели извиниться за то, что произошло. Она по-прежнему робко смотрела на меня, будто боясь что-то выговорить.

Я видел только глаза на её лице. О, если бы я мог слышать ещё и её голос в своих измученных войной ушах, ещё непривыкших к звукам мирной жизни! Глаза и голос – это, наверное, слишком много сразу. Поэтому, когда наконец услышу её родной голос, я, наверное, опущу глаза. Скорее всего это случится ночью. Ночью лучше, чем днём – меньше ненужных звуков. И с закрытыми глазами можно представить и услышать больше, чем с открытыми…

Невозможно вынести эту боль. Я кричу, я плачу, но, кажется, меня никто не слышит, да и кто меня может услышать? Ведь без неё меня уже нет. Мой организм мгновенно расходует остатки кислорода, горе затмевает разум, и я падаю на колени перед её могилой. Большая заламинированная фотография на картонной подложке неуклюже прикреплена к деревянному кресту на Востряковском кладбище рядом с могилами её родственников, объединённых одной известной фамилией. Вера не стала менять фамилию, когда выходила за меня.

Я, наверное, не должен был вернуться с этой войны и с зоны живым. Но Вера меня спасла и отмолила столько раз, что злая тётка с косой не простила ей это. И с войны не вернулась она,