Непокоренные: Избранные произведения - Борис Леонтьевич Горбатов

— Рот Фронт!

И вспоминается Красный Веддинг.

Сжатые кулаки, сейчас костлявые и покрытые седою шерстью, они были когда-то грозными, могучими. Их было пять миллионов, но они не могли остановить Гитлера.

Старик трясет руку Автономова и плачет.

— Когда-то… — говорит он сквозь слезы, — я хорошо говорил по-русски. Я жил и учился в Москве… И я мечтал — о да! — о свободной Германии… Простите, я плачу… Но там, — он показывает на тюрьму, — там, в Моабите, я ни разу не плакал.

— Куда же вы идете теперь? — спрашивает Дорошенко.

— Куда? — старик оглянулся вокруг. Развалины окружали их, кирпичная пыль и дым. Но таким просторным казался вчерашнему узнику мир, что он широко распахнул руки, не в силах обнять его. — Мы пойдем… в Германию, — сказал он. — В нашу Германию. Ах, товарищ! Это вы спасли Германию от Гитлера для нас, для немцев. Спасибо!..

Он трясет руки Дорошенко и Автономова; его товарищи делают то же.

…И вот они уже идут на Моабитштрассе.

И Автономов тихо говорит им вслед:

— Счастливого пути, товарищи!

…И снова гремит музыка боя.

Развалины. КП Васи Селиванова.

Телефон в расщелине стены.

Вася лежит на земле. На кирпичах перед ним расстелена карта.

Рядом сидит Галя.

— Нет, ты гляди, гляди, Галя! — возбужденно говорит Вася, тыча пальцем в карту. — Вот мы. А вот, рукой подать, Шпрее. Мост «Мольтке-старший». А за мостом уж, — сказать и дух захватывает! — рейхстаг. А? И вдруг не мы… а? — И он с силою хлопает ладонью по карте. — Как же не мы?

— Не горячись, Вася, — шепчет Галя. — Очень я тебя прошу — не горячись!

— Как же не горячиться? Ведь это мой, мой рейхстаг, я к нему грудью пробился. Нет, кабы я был генералом, я б позвал к себе… меня и сказал бы… мне: «Комбат Василий Селиванов! Ты геройски прошел от Дона до Берлина. Хотел было я тебя окраиной пустить, но ты хоть и не гвардеец, а геройский командир и сам прорвался в центр. Поэтому бери-ка ты, брат, рейхстаг!» И я бы взял.

— Ты не горячись, Вася. Ты береги себя. Ну, хоть ради меня.

Она с любовной нежностью смотрит на него.

У него воспалены от бессонницы глаза. Он похудел. Волосы его выгорели. Лицо в пыли.

— Побереги себя, Вася! — тихо шепчет она и вдруг отворачивается от него и, не глядя, застенчиво и чуть слышно шепчет: — Я люблю тебя, Вася!

— Любишь? — удивился и обрадовался он. Схватил ее руки. — Сказала-таки, наконец! — Он нежно смотрит на нее и тихо выпускает ее руки из своих. — А сказала… не вовремя. Эх, Галя! Не вовремя сказала. Вот теперь я буду свою жизнь жалеть… мечтать о счастье… а это нельзя сейчас. Нельзя. Не надо.

— А я ведь не труса люблю. Я люблю героя, Вася. — Она тихо берет его руку: — Ты не жалей ни себя, ни меня, ни жизни… Ты только… береги себя от напрасной смерти. А если надо… Ну что ж. Я ведь люблю тебя. Навеки.

Кирпичная пыль с развалин летит на них.

…Сигнал.

Атака.

Ночь.

Прямо на зрителя бегут бойцы.

Луна на штыках.

Хрипло кричит передний:

— Шпрее, ребята!

И вбегает на мост.

…Мост «Мольтке-старший».

Трамвайная линия через мост.

Две баррикады.

Надолбы из рельсов.

Труп немца на железных перилах.

Мы видим, как ползут по мосту саперы.

Подрывают надолбу.

Взрыв. Камни и рельсы летят в воздух.

Мы видим этот мост на карте у Дорошенко.

У Дорошенко еще перевязана голова. Он сидит на табурете у телефона. Тычет карандашом в карту — мост «Мольтке-старший». Шепчет:

— Взять этот проклятый мост, взять!

Пробегают по мосту солдаты.

Бой на мосту.

Огонь со всех сторон.

Увязшая на мосту пушка.

Мелькают лица Слюсарева, Пети, Савченко…

Вот кто-то из них, высоко подняв винтовку над головою, вскарабкался на берег уже за мостом.

Стоит, широко расставив ноги.

Дорошенко отмечает на карте: мост взят. И впивается глазами в следующее препятствие: белый дом на берегу Шпрее.

…Яростный бой за белый дом.

Бой гранат, фаустпатронов, штыков и ножей.

Немецкая самоходка бьет по нашим из двора дома.

Она бьет метко и зло, словно выплевывает жертвы.

Какой-то белокурый солдат подбирается к ней ползком.

И, лежа, с размаху бросает связку гранат.

Горит самоходка.

Припадает к земле мертвый белокурый солдат. Мы не знаем его имени.

…Вслед за Дорошенко по мосту «Мольтке-старший» бежит телефонист с аппаратом.

Вьется тонкая жилка проволоки за ними…

Они пробежали мост. Упали наземь берега.

— Связь! — яростно кричит Дорошенко.

Когда он сердится, на повязке проступает кровь.

Телефонист лежит рядом с ним.

Проворно подает трубку.

— Белый дом взяли, товарищ генерал! — кричит Дорошенко в трубку. — Атакуем красный дом — канцелярию Гиммлера.

Бой у красного дома.

От дома остались одни развалины.

И бой идет в развалинах.

В обломках лестниц.

У слуховых окон.

В подвалах.

Рукопашные схватки.

Перекошенные лица. Хриплые крики. Руки на горле.

Штык о штык. Нож в зубах. Хрипение умирающих. Граната, брошенная через окно. Гарь. Дым.

Запах пороха, крови и паленого мяса.

— …Селиванова мне! — кричит Дорошенко связисту. — Селиванов где?

— Я ищу, товарищ полковник, ищу! — оправдывается телефонист. — Они переносят связь. Они, кажется, уже взяли дом Гиммлера.

…А Вася Селиванов с несколькими бойцами врывается в дом.

За ними — стихает бой, оседает пыль, умолкает шум.

По мертвым, разрушенным комнатам нижнего, полуподвального этажа идет Вася.

На его лице — упоение боя. Слава. Удача. Победа.

Ударом сапога распахивает он какую-то дверь и останавливается, подняв над головой гранату.

Но в подвале никого нет.

Он бросается тогда к окну и — замирает.

Видна через окно площадь, большая, изрытая траншеями и канавами, и в конце ее — знакомое по фотографиям черное здание с колоннами.

Вася застывает у окна. Стоит и смотрит.

Полуподвал наполняется людьми. Приходят связисты, солдаты.

Располагаются на полу. Вошел Автономов. Увидел Галю. Тихо беседует с ней.

Но Вася Селиванов ничего и никого не видит. Он смотрит в окно.

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — шепчет ему связист. — Вас! — и подает трубку.

Машинально берет Вася трубку и, продолжая смотреть в окно, отвечает:

— Да. Я… Что? Да. Взял. Теперь? Теперь стою у окна и вижу… черные стены здания… Кажется, это рейхстаг. — Он опускает трубку и только сейчас замечает, что вокруг него много людей.

Он смотрит на них, узнает.

И говорит просто, показывая в окно:

— Рейхстаг, товарищи!

…Раннее утро над Кеннигсплацем в Берлине.

30 апреля 1945 года.

Вася стоит у окна и смотрит. Рядом с ним Галя.

Тихо вокруг. Мертва