В сердце войны - Александр Николаевич Карпов

– А, сынок, –  выдавил он и резко свел брови к переносице, сдерживая боль в раненом теле, –  видишь, как получилось. Всю войну я прошел. Ни одного ранения. Только так, царапины по мелочи. И вот под самый конец на мине подорвался.

Витя опустился перед ним на колени, от чего его лицо оказалось на одном уровне с лицом отца.

– Обидно мне, –  продолжил тот, как будто выдавливал из себя слова, борясь с болевыми ощущениями, –  наши войска вот-вот Берлин возьмут. Победа скоро придет, а меня ранило.

Мальчик уткнулся подбородком в плащ-палатку, служившую простыней и одновременно непромокаемой подстилкой для раненого в случае обильного кровотечения. Он не сводил взгляда с лица отца, смотрел на него не моргая, как смотрят на тех людей, кто очень дорог и нуждается в помощи и заботе. Он не плакал, но тихо всхлипывал, не в силах перебить говорившего и вслушиваясь в каждое его слово. Ему не хотелось, чтобы отец замолкал. Он хотел слушать его бесконечно, так как только это сейчас напрямую подсказывало ему, что отец жив.

– Вся спина в осколках, –  тихо продолжил говорить раненый. –  Неожиданно так и очень обидно, что не в бою.

Он поморщился и еще раз нахмурился, пережидая острую боль в теле.

– Понимаешь? Не в бою, сынок. Просто в типографию одной части ехали, чтобы материал для занятий по политподготовке сделать и газеты забрать для солдат. Война заканчивается. Люди должны вовремя сведения получать о продвижении армии.

Он не успел договорить. Дверь широко открыла фельдшер. Она вошла в помещение, а за ней проследовали несколько солдат. Они под ее руководством переложили отца Вити с кровати на носилки, что принесли с собой, и положили на пол.

– В госпиталь? – спросил мальчик, повернувшись к фельдшеру и посмотрев на нее с надеждой.

Она кивнула и притянула ребенка к себе, обняв его, словно собственного сына.

– Я с ним, –  утвердительно сказал Витя и начал отдаляться от нее.

Но женщина еще сильнее прижала его к себе.

– Не надо, –  стала говорить она, не выпуская мальчика из объятий, –  ему предстоит операция. Нужно достать все осколки и сделать переливание крови. Ты все равно ничем сейчас помочь не сможешь. Твоему отцу нужен будет покой.

– Я поеду, поеду, –  зачастил Витя и начал вырываться из ее рук.

– Мы вместе поедем через несколько дней, когда ему станет лучше, –  начала громко говорить фельдшер, крепко удерживая мальчика. –  Сейчас там нечего делать. Госпиталь не то место, где можно просто так находиться. Там люди работают, а мы им будем мешать.

– Я все равно уеду, сбегу, –  почти кричал Витя и старался вырваться из объятий.

– Это дезертирство! – начала осаживать его фельдшер. –  Ты не можешь так просто покинуть расположение части. Я буду вынуждена доложить командиру батальона.

После этих слов мальчик обмяк в ее руках и грустным взглядом уставился в пол.

– Я сама поеду туда следующей машиной.

Единственной возможностью попасть к отцу в госпиталь стало для него возможное разрешение на это от подполковника Токмакова. Витя решил немедленно обратиться к нему, уверенный в том, что отказа не будет и по-отечески относящийся к нему командир непременно позволит, и, может быть, даже поможет, и выделит машину. Витя направился к кабинету комбата, а не застав того на месте, стал метаться по всему зданию штаба, пытаясь найти Токмакова и решить с ним вопрос о поездке в госпиталь. Лишь спустя некоторое время он встретил своего командира, который, отдавая на ходу необходимые распоряжения подчиненным, снова пригласил мальчика к себе, строго сказав низким голосом и, как будто пряча от него глаза:

– Зайди.

Уже находясь в своем кабинете, он сел за стол, продолжая хмуриться и стараясь не смотреть Вите в лицо. Тот стоял напротив него в центре помещения и понимал, что комбат сейчас сам что-то скажет ему, а потому не задавал лишних вопросов, давно привыкнув к такой манере общения с Токмаковым.

– В прошлом году, –  начал говорить командир батальона, –  мы на многих оформляли представление на боевые награды, в том числе и на твою медаль «За Отвагу».

Подполковник торопливо извлек папиросу из пачки и, закуривая, продолжил, все еще стараясь не смотреть на мальчика:

– Твоего отца к ордену «Красной Звезды» представляли, –  он затянулся густым табачным дымом, –  но как часто это бывает, а ты, может, этого еще не знаешь.

Он наконец бросил взгляд на Витю и повернулся к стоящему справа от него ящику, обитому железом и служившему походным сейфом. Подняв крышку, Токмаков начал копаться в нем, что-то перебирая, и извлек оттуда документ, прочтя который, он положил его на стол так, чтобы мальчик мог его видеть.

Это была орденская книжка, какие обычно вручались вместе с наградой. Витя с непониманием смотрел то на нее, то на комбата, еще не осознавая, о чем сейчас идет речь.

– Часто бывает, –  продолжал подполковник, –  что представления не доходят до тех, кто их должен утверждать. Бывает, что просто теряются во фронтовой суете.

Он невольно усмехнулся и, снова бросив взгляд на мальчика и затянувшись папиросой, сказал:

– Меня самого когда-то давно, еще до назначения в наш батальон, не меньше четырех раз к орденам представляли. Но вручили только два! – он ткнул пальцем в награды на своей гимнастерке, после чего положил на орденскую книжку орден Отечественной войны второй степени. –  Хотели вручить сразу твоему отцу после того, как придет весть о взятии нашими войсками Берлина, но, видишь, как все получилось. –  Он снова отвел взгляд в сторону и затянулся табачным дымом. –  Пусть его орден у тебя будет. Передашь ему, когда на поправку пойдет. А сейчас иди, отдыхай. Для тебя поручений на сегодня не будет.

Отказавшись от ужина, от просмотра концерта, показываемого заезжими фронтовыми артистами, Витя проплакал всю ночь, сидя в углу огромной комнаты, на полу которой разместился женский взвод связисток. Уставшие и измотанные работой в штабе, девушки спали на импровизированных кроватях, состоящих из набросанных на деревянные настилы пола матрасов и найденных в разрушенных зданиях теплых вещей. Мальчику отвели в углу место, постелив ему два старых ватника, уложенных на плащ-палатку. И сколько он ни вертелся, пытаясь уснуть, у него ничего не получалось. Как только он закрывал глаза, так сразу начинал видеть лицо отца, будто тот находился не в госпитале, а прямо перед ним. Он слышал его голос, разговаривал с ним. Отец постоянно что-то объяснял, рассказывал, ухмылялся, куда-то уходил и вновь появлялся перед сыном, продолжая общаться