Альпийские снега - Александр Юрьевич Сегень

в эвакуашку и давай там за чужими женами волочиться. А Маша? Нет, она крепость неприступная. В ее непоколебимой стойкости он уверен больше, чем в товарище Сталине. Хорошо, что на Лубянке еще не изобрели аппарат, умеющий на расстоянии подслушивать мысли.

Однако с женой он не виделся уже почти год. Как ей живется без мужской ласки? Ну, товарищи, извините, точно так же, как ему без женской. Война есть война. Да и в мирное время моряки уходят в дальние плавания. И жены ждут их. «Жди меня, и я вернусь». Великолепно сочинил Симонов! В долгой разлуке любовь крепнет, а нелюбовь проявляется.

«И все же...» — проскрипел кто-то злой в расшевелившихся мыслях Павла Ивановича. Да что «все же»-то? А то и все же, что все же. Баба Дора проповедует: женщины любят правильных, а страсть испытывают к неправильным. Аккуратные в быту и в поведении мужчины скучны. В семье любят хорошего старшего брата, но обожают младшего, хулигана и забияку. Конечно, Мария, безусловно, любит своего мужа. Павел Иванович положительный, добрый, мужественный, интересный, высококультурный человек. С ним есть о чем поговорить, выслушать его мудрое мнение. Но вдруг, словно из-под земли, выскакивает эдакий хлюст, в сущности, пустышка, но умеет обворожить, денег у него много, неведомо откуда, может, даже жулик. Пыль в глаза пускает. Она налево отвернется, он слева к ней подлаживается, она направо, он уже справа нарисовался. Ресторан, кино, а вот уже и танцы-обниманцы. И танцует он изящно, не лезгинку на цыпочках, конечно, но всякий там пасодобль, «Рио-Риту» эту, которую почему-то не запретили, несмотря на то что ее по-немецки поет своим слащавым голосом то ли Марек Вебер, то ли Эдди Саксон. И Маша видит, что перед ней прохвост, но женское сердце не перехитришь. Где ты, вечно правильный и аккуратный Павел? В Москве. На расстоянии три тысячи километров. А этот вертифлюй тут, рядом, и всем своим подлым существом предлагает услуги.

«Стыдно тебе! — сказал самому себе Павел Иванович, но думать не перестал. — Взять хотя бы эту самую Зину. Почему она поддалась чарам Арбузова? Потому что Арбузов в некотором роде тоже вертифлюй. Как он мог бросить кухню и отправиться, рискуя жизнью, тащить бак с гуляшом на позиции? Безрассудство? Конечно. А если бы его убило? Бойцы потеряли бы великолепного повара. Так они его и потеряли в итоге, хоть его и не убило, а изранило всего, без ноги остался. И теперь великолепный повар не бойцов на позициях обеспечивает, а служащих интендантского ведомства. В том-то и досада, что женщины часто любят безрассудных вертифлюев, в них они бросаются как в омут головой. А рассудительных и порядочных любят без жаркой страсти. Та же Лариса из “Бесприданницы”. Ведь ясно, что Паратов сволочь и никогда на ней не женится. Но он обворожителен. А ты, главный интендант Красной армии, обворожителен? Можешь вскружить женскую голову и завоевать женское сердце не своей правильностью, воспитанностью, умом, интеллектом, а чем-то эдаким, хлестаковским, возмутительным в своем фанфаронстве? Нет, не могу», — горестно признался самому себе генерал-майор Драчёв.

Да, на таких, как он, фундаментально держится мир. А есть великолепные шалопаи, типа того летчика, про которого рассказывал Фалалеев, что как пьяный, так обязательно возвращается с победой, а как трезвый, то ни хрена. И от этого вертопраха бабы наверняка без ума. И Моцарт в «Маленьких трагедиях» у Пушкина такой же. А порядочный и благоразумный Сальери ему завидует.

«Ну, нет, Павел Иванович, вы, конечно, не Сальери, это вы слишком далеко в своих горестных раздумьях шагнули! — думал главный интендант, споря сам с собой. — Но способны ли вы вдруг раз — и влюбиться в огненно-рыжую Зину? Нет, не способны. Потому что зачем? Чтобы потом, как Арбузов, мучиться, терзаться, изъедать себя ревностью? Нет уж, не надо, увольте. “Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых — вот мудрость жизни!” — сочинил Горький про сокола. А я что, не сокол? Я что, по-вашему, уж? Получается, Жуков, швыряющий армиями во врага, сокол, а я, без которого эти армии сдохли бы с голоду и перемерзли бы намертво в морозах, всего лишь уж интендантский? Нет, товарищи, позвольте с вами решительно не согласиться. Я тоже умею биться с врагами, и, когда мы Колчака через всю Сибирь гнали, я впереди всех шел. А попробуй-ка ты, товарищ Жуков, обеспечь воинство русское всем необходимым! Кишка тонка будет. Свяжи-ка ты бесчисленные линии поставок имущества и продовольствия так, чтобы ни одна нить не оборвалась, чтобы еда и вещи прибывали куда надо и когда надо. Ничего у тебя не получится. Разозлишься, стукнешь кулаком по столу и заорешь: “Пускай этим интенданты занимаются!” Так что, знаешь ли, иди-ка ты...» И Павел Иванович снова, как тогда в Монголии, послал Георгия Константиновича Жукова к одной особе японской национальности. И согрелся гордостью оттого, что безрассудно осмелился грубо ответить новому командующему 57-м особым армейским корпусом РККА на территории Монгольской Народной Республики, за что мог и под трибунал пойти, но защитил свою честь офицера и отделался лишь увольнением и переводом на преподавательскую работу.

И Мария тогда сказала ему: «Я горжусь тобой. Ты поступил неосмотрительно, но по-мужски». Это Мария сказала, его жена родная, а не какая-то там Зина-Розина, вертифлюйка порядочная. И Павлу Ивановичу такая даром не нужна. Потому что у него есть настоящая русская женщина, Мария Павловна, которая любит его за то, что он такой, а не пустышка донжуанишка. Любит по-настоящему, а не в восторгах сладострастья, не в пене шампанского, не под музычку «Рио-Рита». И пусть он не безрассудный Вронский, а скорее рассудительный Каренин, но он не сломает неосмотрительным движением хрупкий позвоночник своей лошадке и не доведет любимую женщину до самоубийства своим неумелым с ней обращением. И не пойдет потом искать легкой смерти на войне, оставив дочку круглой сиротой. Потому что Павел Иванович Драчёв по-настоящему любит и жену, и детей своих.

На душе у него от этих умозаключений стало гораздо легче, и он рассмеялся, представив, как Маша делает подножку вращающемуся вокруг нее ухажеру и тот, собака, падает плашмя на зашарканный танцующими парами пол, из носа у подлеца хлещет кровь, он воет от боли и уже не представляет никакой опасности для замужних эвакуированных женщин.

Глава двадцать шестая

У-у

Эх, Маша, Маша... Как же великолепно блестели лучи солнца в ее чайных глазах, жадно взирающих в вагонное окно на байкальские виды! Не так давно проехали