Вечный день - Юлиус Фучик

книжки, и вот сейчас они несправедливо… И я вдруг всем своим существом ощутил, что именно так оно и было, что мое отпускное свидетельство случайно выпало, и я повернулся, чтобы сказать им об этом. Они уже стояли на одной линии все четверо, и у того, в фуражке, что-то не ладилось с автоматом, а трое других ждали его, поэтому и не стреляли. Они не видели, что я повернулся. Я подождал минуту-другую, так как не знал, с чего начать, а потом в полный голос начал с того, что имею честь доложить…

— Имею честь доложить, отпускное свидетельство выпало из моей солдатской книжки, — я сделал полшага в их сторону, — и только поэтому вы не нашли его, господин капитан, только поэтому, но я сейчас его поищу… — Мне хотелось увести их обратно к дому: а вдруг и в самом деле у меня было отпускное свидетельство… И в доме были мать, отец, Маргит, собака… Я еще прогнал ее… И если бы я знал, я бы не пошел с ними так спокойно, ничего не подозревая… Я думал, что они только хотят мне что-то… — Честь имею доложить, я тотчас же принесу, — выпалил я и вытер лоб рукавом фуфайки.

Они не слушали меня, я сделал еще полшага вперед, они не слушали меня, а может, я и не сказал ничего, а только хотел сказать, размахивая руками и ногами. Солома под их сапогами была сырой, и тот, в фуражке, уже навел на меня автомат, и все четверо выстрелили. Мне вспомнилась собака, вода для ног и бедро Маргит, на котором еще вчера лежала моя рука, когда я засыпал.

Перевела с венгерского Л. Васильева.

Имре Добози

ДОБРОВОЛЬЦЫ

В январе, двадцать первого числа роту поручика Цобора советские саперы переправили на тот берег и высадили в конце улицы Араньхал. Пехота накапливалась для атаки. Они расселись на снарядных ящиках, а перевезший их через Дунай понтон покачивался на воде от частых разрывов: гитлеровцы били по переправе с горы. Лейтенант Теттеш, один из командиров взводов, с мрачным видом рассуждал вслух: если немецкий фугас попадет ему в рот, взлетит ли он достаточно высоко, чтобы увидеть, что творится сейчас за крепостными стенами? Идиотские остроты! Теттеш, видимо, забыл, что у большинства людей нервы напряжены до предела. Затем они с большим трудом начали пробиваться к площади Кальвина. Нацисты усилили заградительный огонь, снаряды и мины падали все гуще и гуще. С крыш домов, из подвалов, из-за укрытий застрочили пулеметы, заставляя перебегающих солдат плотнее прижиматься к земле.

К половине второго солдаты окончательно выдохлись и наступление захлебнулось. Волей-неволей пришлось отойти на исходный рубеж. Собрались в каком-то подвале старого дома на улице Фе. Крыша его походила на спину верблюда. Внутренний двор был полон советских солдат. Венгров встретили настороженным молчанием. Первым из офицеров их заметил какой-то подполковник. В наступавших сумерках офицер не мог разглядеть ни красных кокард на шапках венгерских солдат, ни трехцветных повязок на рукавах офицеров.

Направив на Цобора автомат, подполковник спросил:

— Кто вы? Фашисты или нилашисты?

Цобор не осмелился применить свой скудный запас русских слов. Пока он объяснился бы, в животе могло оказаться несколько свинцовых пуль. Он выхватил из кармана удостоверение и быстро протянул его подполковнику. Тот взглянул на него и тут же крикнул:

— Эй, где переводчик? Давай его сюда!

Затем между ними произошел следующий диалог:

— Объясните, что вы за люди.

— Отдельная рота охраны дивизионного подчинения.

— И это вся рота? Да у тебя и двух отделений не наберется.

— Рота сражается на горе Геллерт, господин подполковник. Два взвода уже находятся там.

— А ты, их командир, болтаешься здесь? Почему?

— Меня вызывали к командиру дивизии для инструктажа и получения боевой задачи. Заодно принял пополнение, вот этих…

— Ну и что? Получили задачу?

— Так точно. Вчера вечером командир дивизии мне так объяснил: «Необходимость заставляет нас ввести в бой венгерское подразделение, добровольно перешедшее на сторону советских войск, тем более что здешние места вам хорошо знакомы». Мы этого ждали, господин подполковник…

— Постой, а у какого командира дивизии ты был? Фамилию запомнил?

— У генерал-майора Головкина.

— У Федора Александровича?! Вот тебе и раз! Значит, мы с тобой под одним хозяином ходим! Ну, дела…

— Очень рад, господин подполковник. Разрешите называть вас «товарищ»?

— Да, конечно. Но погоди-ка: где же ты болтался целые сутки со вчерашнего дня, да еще с людьми?

— Мы ожидали переправы на другой берег.

— Почему здесь? Тебе надо было переправляться двумя километрами ниже по Дунаю. В чем дело?

— Пробовал, но нас оттуда прогнали. С трех переправ прогоняли. Кто такие, спрашивают? Венгры? Да пошли вы — извините, товарищ подполковник, — к крестной мамаше в… Не до вас сейчас!

Подполковник громко захохотал:

— Похоже, браток, очень даже похоже! Теперь мы злые, твердым орешком оказался этот ваш Будапешт, никак не раскусишь. Паек получили?

— Получили. На трое суток.

— Хорошо. Поешьте, отдохните немного. Эй, Федор! Капитан Нещинов, где ты? Дайте место этим ребятам в подвале, пусть погреются.

— Благодарю, товарищ подполковник.

— Не за что. А ночью проберетесь на свою гору Геллерт. Так-то вернее будет, понял? Незаметно прямо под скалой пойдете, вдоль набережной. Дам вам отделение автоматчиков, для проводов, так сказать, чтобы наши опять вас, чего доброго, не послали. Куда, ты говоришь? К крестной матушке?.. Ха-ха!..

Цобор взобрался на каменный парапет, окаймлявший набережную, и долго смотрел на мутный поток, несущий свои воды к югу. О той злосчастной переправе, как и обо всем, что произошло после, он никогда не сожалел. Все правильно. Поступить иначе он не мог, да и не хотел.

Конечно, был и другой путь — бросить свою роту на произвол судьбы, сменить офицерский френч на поношенный гражданский лапсердак и отсидеться где-нибудь в безопасном месте, переждать лихие времена. Все равно где. Но он хотел другого: рассчитаться с гитлеровцами за все. Вот почему добровольный переход на сторону советских войск и борьба против нацистов с оружием в руках оказались для него не одним шансом из многих других, а одним-единственным. Была на то и еще одна причина. Правда, не совсем ясная и осознанная, но все же была.

Городишко Гемеш стал ареной боев на две недели раньше, чем советские танки подошли к Буде. Один из солдат — земляков Цобора, побывавший в отпуске после ранения, принес весть о том, что семнадцатого декабря, перед тем как оставить Гемеш, нилашисты расстреляли «господина учителя». Так издавна называли в городке старого отца Цобора.

Солдат-земляк подробно пересказал услышанное от их, Цоборов,